И я падаю перед крыльцом на спину. Часто дышу. Надо мной черное небо. Ни одной звезды. Никакой луны. Закрываю глаза. А когда открываю - вижу его…
Ворон возвышается надо мной. Он ростом почти два метра. На нем черные ниспадающие одежды. До самой земли. Вместо рук крылья. Голова птичья. Но он напоминает сейчас человека.
— Что это за место? — выдавливаю из себя, кажется, последние слова.
— Ты не узнаешь? Это же твой мир! Ты создал его! — отвечает ворон или то, во что он превратился.
— Я? Если так, я могу повелевать им!
— Нет, не можешь! Этот мир давно повелевает тобой! Ты всего лишь его слуга!
— Я разрушу его! Мне не нужен такой мир!
Я катаюсь по земле, подбираю черные камни, крошу траву и черные цветы. Я бью ногами по сгнившим ступеням. Падаю, поднимаюсь, ненавижу, беснуюсь, ору, не издавая при этом ни звука.
Ворон хмурится. Крылом опрокидывает меня на землю. Наступает на грудь огромной птичьей лапой. Я почти погребен под ней.
— Ты ничего не сможешь здесь сделать. Ты слишком долго создавал этот мир. Ты не готов его разрушить.
— Сколько мне здесь еще быть?! Сколько ты еще будешь мучать меня?!
— Столько, сколько ты заслужил. Но я хочу быть милостив. Я могу исполнить одно твое желание. И я даже знаю, что ты пожелаешь. Не чувствовать ничего. И никогда. Не видеть черноту, не слышать жалобы и просьбы, не чувствовать вони. И чтобы тебя оставили в покое. Это так? Я прав?
— Да! Да! Ты прав! Я этого хочу! Я этого всегда хотел!
Я хватаю полы одежды ворона, глажу его узловатую ногу.
— Я готов исполнить твое желание. Знаешь, кто ничего не чувствует? Мертвые! Ты мертв внутри уже давно. Твоя душа черна, она размером с горошину. Твои родные презирают тебя. Без тебя они вздохнут спокойно. Ты давно ими проклят! Каррр!
Ворон хлопает крыльями, как ладонями. Три раза. Я поднимаюсь с земли и иду в дом. Я поднимаюсь на чердак. Странно, вокруг снова темно, тихо, нет запахов. Я пробую ударить себя. Нет боли. За окном проблески. Занимается утро… Как давно я не видел утреннюю зарю! Я просыпаюсь, да? Из раскрытого окна летят в лицо капли мелкого дождика. Я встаю на подоконник. И свет озаряет все вокруг…
***
— Мама! Мама! — Пашка потянул молодую женщину за рукав. — А папа меня сегодня заберет из сада?
— Вряд ли?.. Он же всегда занят. Не отставай, опоздаем в сад, а мне еще на работу.
Когда женщина вышла из здания детского сада, на ее телефон позвонила соседка. Пара отрывочных фраз, и телефон, выскользнув из рук, разбился об асфальт.
Эпилог
Две алые гвоздики ложатся на могильную плиту. На мраморном надгробии фотография мужчины лет тридцати пяти. Довольно симпатичного. Женщина садится на узкую деревянную скамью. На ней черный плащ, под ним черное простое платье, лицо скрыто полупрозрачной черной вуалькой.
— Вот и все… — шепчет она. — Прощай. Спасибо могу сказать только за сына. Больше не за что. Как Пашка? Я говорю, что ты уехал. Надолго. Пока… Он еще ничего не понял. А я поняла. Знаешь, все же скажу спасибо за то, что избавил нас от себя. Я читала твою книгу. Ты правильно о себе написал. И знаешь, мне тебя совсем не жаль! Ты отравил нам всем жизнь! Даже родную мать довел… Не думаю, что ты с ней встретишься. Такие как ты, на небеса не попадают. Мне не жаль тебя. Совсем не жаль. Покойся с… Нет, не покойся. Страдай! Страдай, как мы все от тебя!
Женщина идет по узкой тропинке между рядами старых и не очень могил. Она в своих мыслях. Она перестает что—либо чувствовать. В душе ее одна лишь пустота.
Позади нее качается ветка, слышится шорох. Женщина вздрагивает и оборачивается. Но никого не видит. А только слышит громкое и резкое:
— Каррр!
Конец