Сема вдруг замолчал. Уголки губ растянулись в кривую улыбку, плечи дрогнули, он задышал шумно, прерывисто и, скрывая волнение, отвернулся.
— Что же было дальше? — спросила Муся.
— Не дальше, а раньше, — тихо ответил, не глядя ей в глаза, Сема, — мне вспомнился «неприкосновенный запас». Когда-то я ел его тайком от других. А голодали мы все. Должно быть, я потерял доверие товарищей. Я боялся теперь, что они меня не будут ждать в устье Юр-Яги. Но я надеялся еще встретить каких-нибудь людей, с которыми можно сплавиться вниз на Печору. Я знал, что там меня при всех условиях с нетерпением ожидают. Отбросив мысль о костре, разжечь который было много труднее, чем двигаться, я поднимался и шел. Никогда не думал, что последние, считанные километры пути придется покорять так медленно и с таким ужасным трудом! Люди, люди! Где они?! Я на всем свете был один. И не шоколад поддерживал мои силы, а люди, от которых теперь зависела моя жизнь, они были «неприкосновенным запасом». Спасибо вам, Муся!
Сема не мог говорить и с трудом удержал рыдание. Прошло несколько минут тяжелого, напряженного молчания. Юноша оправился от нахлынувших чувств и продолжал.
— Последний день был каким-то кошмаром. Я перестал замечать окружающее, а в голове неотступно вертелось одно — идти вперед, идти любым способом! Двигаться! Двигаться хоть на четвереньках! То же неимоверное желание охватило меня позже в вязкой старице. Там мне казалось, что я иду по-прежнему, двигаюсь, но, оглянувшись, узнавал те же кусты совсем рядом со мной.
Однажды, присев, я услышал со стороны густой поросли ивняка всплески и тихое хлопанье крыльев. Птица или рыба? Надо попытаться добыть себе настоящий обед! — пронеслось у меня в голове и, прячась в кустах, я стал обходить старицу. Под крутым косогором кусты поредели, и я увидел на середине узенькой старицы одинокого чирка. Он тревожно поворачивал голову и тихонько махал ослабевшими крыльями, пытаясь подняться в воздух. Это меня удивило. Присмотревшись к чирку, я заметил, что хвост его погружен в воду глубже, чем грудь, и птица не может вытащить из воды своих лапок.
В одну из гильз я всыпал на место пули дробь и зарядил ружье. Чирок продолжал спокойно сидеть на воде. У меня было достаточно времени, чтобы выстрелить наверняка. Чирок! Какой обед! Но как только я прицелился, оперевшись ружьем на ветку сухого куста, сзади чирка мелькнуло что-то серебристо-белое и шлепнуло по воде. Чирок медленно и вяло захлопал крыльями и, вместо того чтобы взлететь, начал медленно удаляться от меня в другой конец старицы, подталкиваемый кем-то из воды сзади.
Любопытство взяло верх, и я не стал нажимать на спуск. Стараясь не шуметь, пригибаясь к земле, почти ползком, я подкрался к кустам, где притаился несчастный чирок. Оставив на берегу полевую сумку и заряженное ружье с патронташами, чтобы они не мешали мне пробираться в кустах на четвереньках, я с трудом приблизился к воде. В трех шагах от меня, под нависшими ветками ивняка, медленно шевелила плавниками огромная, чуть не в метр длиной щука. В ее разинутой пасти скрывались хвост и ноги чирка. Чирок мешал щуке быстро плыть, а та крепко держала его за хвост и ноги в воде, не давая взлететь.
Она заглатывала его, как удав, постепенно. И тогда я понял, что чирок и щука будут моими. Я заранее предвкушал наслаждение, с каким сварю и съем — сначала чирка, а щукой буду питаться еще несколько дней в устье Юр-Яги на Лае.
В темной воде заиленной старицы не было видно дна, берега были топкие, и я опасался увязнуть или с головой окунуться в холодную воду. Я боялся озябнуть до костей, у меня ведь мерзли пока только ноги выше колен, а туловище под ватником и кожанкой, влажное, как в компрессе, сохраняло тепло. И я нашел простой способ — кинул комок липкой грязи. Он упал позади щуки. Чирок хлопнул крылом, и щука почти вплотную приплыла к кустам.
Еще мгновение, и я, как ястреб, сделал рывок. Левая рука крепко схватила чирка за шею, а правая впилась в жабры щуки. Но рыба оказалась сильнее меня и чуть не вырвалась из моих ослабевших рук. Стараясь выкинуть ее на берег, я поскользнулся на мокрых ивовых прутьях и мои ноги съехали в приглубый[32], вязкий берег и с него в холодную воду. Ухнув в нее выше колен, я продолжал бороться со щукой, прижимая ее и чирка к груди.
А между тем ноги все глубже уходили в вязкое дно. За поднятые отвороты бахил потекла вода. Тяжелые, налитые водой бахилы тянули вниз, и вязкое дно не давало сделать к берегу ни шагу. Подняв над головой свою добычу, я из последних сил сделал рывок. Но ноги остались в воде.