Вскоре пересекли верховье Сожи. За полдень перевалили последний увал к Совеге. На его склонах появились пашни, полевые дороги и огороженный с двух сторон высоким плетнем прогон[57]. Выпасов, видимо, было мало, и летом пастухи гоняли скотину в лес.
Где-то за бугром, страдая, захлебывалась визгливая северная двухрядка и частил нестройный хор голосов. Частушки пелись то с залихватским выкриком, то с нежным и заунывным страданием. Слов разобрать было нельзя, но ритм подбадривал. Мы ускорили шаг, и вскоре из-за бугра показались первые домики.
На селе было оживленно. Несмотря на дождь и непролазную грязь, от дома к дому через улицу бегали ребятишки, пробирались с ведрами и бидонами разодетые в пестрые сарафаны женщины. Иногда из открытых дверей и окон вырывались песни и громкие пьяные разговоры, или доносился беспощадный стук каблуков о толстые прочные половицы так, что дрожала изба. Воздвиженье гуляло! Гуляло широко, с удалью празднуя свой престольный праздник — Воздвиженье, дожинки и отмолоты, а вместе с тем провожало в глухие трущобы лесов на лесоразработки свою молодежь.
В праздничной суматохе никто не обратил особого внимания на чумазых, как трубочисты, путников. Мы вошли в дом правления колхоза. Но, кроме старика-сторожа, не нашли никого. Он показал на дом председателя и, шамкая беззубым ртом, проговорил:
— Туда идите! Он у себя с бригадирами и передовиками отмолоты празднует. Только тверез ли?
В большой просторной избе, за двумя накрытыми домотканной холстиной столами, уставленными блюдами с пирогами, соленьями, вареной свининой, жареной бараниной, пустыми бутылками из-под водки и разных наливок, сидели подвыпившие мужики в ярких праздничных рубахах и новых грубошерстных костюмах. В избе стоял гвалт и крик. Кто-то спорил о пользе посевов льна. Конюх рассказывал животноводу о том, как он выходил после опоя племенного жеребца. Кто-то кому-то грозил побить стекла и посуду, кто-то кого-то упрашивал выпить и, обращаясь к председателю, опустившему на стол голову, тяжко вздыхал и жаловался, что его обошли. Бородатые, усатые и бритые лица с опаской повернулись к вошедшим. Толстая дородная хозяйка, не донеся к столу самовар, поставила его на пол и, заложив за спину руки, вызывающе спросила:
— Вам чего и кого надобно?
— Нам председателя. На квартиру встать дня на два. С техником, который тут у вас землю мерил, встретиться хотим.
— Филя! Филемонушко! Подними голову-то от стола! Про тебя люди спрашивают! — крикнула хозяйка супругу.
— А-а-а! Кто-о-оо-о меня спрашивает? Я сегодня выходной. Нет меня. Я отмолоты праздную. — Пробормотал, растягивая слова, председатель и с трудом поднял отяжелевшую хмельную голову. На вошедших уставились серые, слезливые, опухшие глаза, седенькая клинушком бородка зашевелилась, председатель вдруг встрепенулся и, стукнув в наступившем молчании о стол кулаками, выкрикнул:
— Опять на квартиру! У-у-у беглые! Мало вас тут из лагеря на Волгу бегает?.. А мы после за вас лесозаготовки выполняй! Нет вам квартиры! Бригадиры, задержать ихнего брата! В баню запрем!
Председатель уже не говорил, он что-то выкрикивал, хрипя и срывая голос. Нас обступили и схватили за руки. Моя ладонь со смятым командировочным удостоверением была сжата, как в тиски, молодым, рослым парнем. Я пробовал возражать, но парень только пьяно и тупо чему-то улыбался, крепко держа мою руку.
— Ружья не отбирать! У меня чтобы без кровопролития было! Петруха, скачи в Покров в сельсовет за милиционером… Потом с ними разберемся, — продолжал отдавать приказания председатель, снова опуская на стол голову.
Баня была новая. Хотя и с низким потолком, но просторная. И топилась по-белому. Пол не успел высохнуть от предпраздничного мытья. От печурки и полка шло тепло… Когда захлопнулась дверь и в замке щелкнул ключ, мы услышали:
— Пусть посидят! Много их нынче тут шляется! Потом разберемся.
Голодные, мокрые, грязные, смертельно усталые, мы были поражены самоуправством, чуждым обычаям Северного края.
Усевшись на широкие чистые лавки председательской баньки, переглянулись и дружно рассмеялись. Было обидно и глупо… Но что же делать, если не смеяться?!
— Эх, помыться бы тут не мешало! Банька-то ладная! Давайте пока сухарики для праздничка натощак погрызем, — предложил Андрей.
— Вот куда сводка рельефа и сто двадцатая горизонталь завели! — пошутил я, смакуя сухарь.
Поздно вечером нас разбудили голоса. В маленькое оконце пробивался тусклый свет от керосинового фонаря. Кто-то наощупь открыл дверь, и хриплый, очень знакомый басок прогудел:
57