Невдалеке виднелся низкорослый редкий лесок, в котором можно было набрать сухого валежника для костра, а днем едва укрыться от палящего солнца. Как и все, измученный жаждой, с пересохшим горлом и почерневшими воспаленными губами, Павел Михайлович решил остановиться на ночлег раньше обычного.
— Ну что ж, товарищи! Перевал пройден, к жилью по-даемся. А где оно — ни мне, ни вам неизвестно. Знаю, впереди есть жилье и наверное ближе, чем Верхне-Усинское. Без еды день-два еще протянем, а потом…
Что потом, Павел Михайлович не знал. Его длинная фигура, немного сутулая и угловатая, как всегда, сохраняла невозмутимую мужественность, но впервые за все время их совместной жизни он стоял, застыв без движений. По вечерам, когда располагались лагерем на ночлег, он всегда принимал участие в приготовлениях ужина, рубил и подтаскивал сучья, навешивал на таган большой чайник, засыпал в котел крупу и делал много других хозяйских дел. Теперь варить было нечего. Последние сухари съели утром. И не было даже воды, чтобы смочить пересохшие губы и горло.
Он обращался к своим помощникам, но, собственно говоря, это были мысли вслух, беседа с самим собой и его речь внезапно оборвалась на каком-то слове, которое он не успел произнести; она оборвалась в тот момент, когда он подумал о помощи… Но откуда она могла прийти!? Весьма возможно, что и другие отряды были в таком же положении. Он оглядел спутников. Суровые, закаленные в Приенисейской и Мариинской тайге, охотники с мужественными лицами невесело смотрели на него. Только Васька, растянувшись под тенью одинокой, корявой, ветрами перевитой сосны, спал крепким, тяжелым сном.
Пройденные отрядом за день последние шесть километров Васька не шел, а едва волочил ноги. Он где-то бросил свой вещевой мешок и ватную куртку. Из голенища стоптанного набок сапога торчала деревянная ложка, а у пояса болталась привязанная кружка. Он спал, разметав руки и повернув к небу загорелое, в пожелтевших синяках лицо. А в небе над ним застыли редкие перистые облака. Павел Михайлович нашел наконец нужные слова. Боясь разбудить парня, он тихо сказал:
— Не потом, а теперь надо поискать воду вокруг. Это самое главное. С водой и чаем еще три дня идти можно. Разойдемся на поиски, а к вечеру, как солнце за ту горку заходить начнет, к этому дереву соберемся. Если зверь попадет — кликнете. У кого ружья нет — мое возьмите.
— Какая ныне зверюга, Михайлович? Сушь! Поубралась всякая животинка в долины к речкам. Разве что, вроде нас, непутевая встретится?! — отозвался невысокий, худощавый охотник Тимоха. Пожилой, он был физически слабее других, но жилист и вынослив, необыкновенно проворен и легок в ходьбе.
Молча расходились в разные стороны, забирая на всякий случай ружья и посудины для воды.
— А воды не найдем — ход бросим. До жилья доберемся — оттуда на стык пойдем, — негромко крикнул Павел Михайлович расходящимся в разные стороны рабочим.
Прислонившись спиной к одинокому дереву, он погрузился в свои обычные вычисления и записи, которые делал ежедневно до сна после ужина.
В сумерках все собрались у дерева. Лощины были сухи. Ни воды, ни зверя, ни дичи никто не нашел. Жалко было потерянных сил и времени. Натаскав сухого валежника, разожгли большой костер и разместились вокруг. Разговаривать было не о чем, и скоро все заснули чутким, тревожным сном. Пустые желудки не согревал и жаркий костер.
Проснулись на заре. Мох и сухую траву покрыл иней. Он играл в утренних лучах солнца миллиардами разноцветных искр, предвещая туман и ясный солнечный день. Освеженный утренней прохладой, Василий ползал на четвереньках и, набрав в горсть травы, с наслаждением облизывал на ней иней. Но капли влаги только слегка смачивали рот и горло, а пить от этого хотелось еще сильнее.
— Брось нестоящим делом заниматься, Василь! Собирайся в поход. Без работы нынче топать вперед будем. Может к полудню и набредем на жилье. Клади здесь под приметное дерево что потяжелее, — сказал Тимоха, аккуратно складывая топоры, рейки, штатив и теодолит в ящике.
Павел Михайлович снял с себя казенный брезентовый плащ и бережно накрыл инструменты. Поверх брезента навалили сосновых лап и прижали их кольями.
— Ну, теперь никакая непогода не страшна. Разве что любознательный мишка все разворочает, — смеясь заметил Игнат.
Он часто охотился в Мариинской тайге на медведей и знал их повадки. Ему было под пятьдесят, и за тридцать два сезона своей «охотницкой» жизни, испытав все способы охоты на медведей, он убил сорок восемь «мишаток», как он их шутя называл. С мишками у него были свои счеты. Жил он на отлете в заимке, и медведи не раз растаскивали на его пасеке улья. Впрочем, этот убыток Игнат с лихвой покрывал выручкой от продажи медвежьего мяса и шкур, которые охотно покупали в Красноярске.