— Вы изволили влезть в наш монастырь со своим примитивным непониманием, — вздохнув, продекларировал заученное карлик. — Мы Вас торжественно изгоняем.
С этими словами бюрера прутья сталкеровой темницы развалились. Вот так и выжил смельчак-Бродяга. А что оставалось? Сунул нос не в свой огород — получил
по кончику. А что понятного мало узрел — дык то даже лучше: пересказать кому–то не сможет.
И тайна бюрерова Преодоления снова будет спасена…
Начало начал
Притча. Читать ночью у костра за тушенкой.
Когда–то давным–давно, когда мама и папа Бродяги играли в песочнице и засыпали на руках, жил на свете Сталкер. Ходил за хабаром, отстреливал крыс–мутантов, крался у аномалий и о Монолите мог только мечтать: очень, очень далек был от него Монолит. И пройти к нему было нельзя.
А в один прекрасный день стало можно.
Задумался Сталкер крепко: а ну, как не дойдет? А вдруг миф это все? Или хитрая легенда, заманивающая легковерных на гибель лютую? Но Сталкер был мудр и расчетлив не по годам.
Засучил рукава, прислонил верный «калаш» к табурету и нажал на «Power».
Долго потел он у экрана мерцающего. Много кофе с тех пор утекло, да много сигарет в бычки обратилось. Да только не потянул Сталкер взваленный крест. Откинулся на табурете тихонечко.
Стали Сталкера разыскивать торговцы да туристы страждущие: как же без опытного–то жить дальше. Нашли. Опечалились. Погребли. Заинтересовались трудом предсмертным. Стали вникать–соображать. Ругались сильно, побили даже кого–то. Но — закончили!..
Ликовали в тот день все, от мала до велика! Знамо ли: сколько лет назад затеял Сталкер, пухом ему Зона, труд свой загадочный, а вон, только сегодня мудрые последователи до истины докопаться сумели.
И открыли мудрецы люду праздному тайну великую: есть он, Монолит–то! Камень это
природы непознанной, исполняющий сокровенное, из сердца человеческого извлеченное. А потому — священен он! И только мудрец, знающий точно о сокровенном в сердце своем, способен приблизиться к Нему, да вровень с ним стать.
И решил люд боязливый: надобно Камень тот хранить! Чтоб не гибли кучками сорви–головы вездесущие, возомнившие себя мудрецами знающими.
И стал клан избранных священный Камень хранить–оборонять.
И подумал люд мыслящий: зачем Зона–то нужна человечеству многострадальному? Хватит с него и своих бед великих. Надо бы Зону ту стереть с лика Земного.
И призван был другой клан избранных долг сей перед цивилизацией выполнить.
И усомнился люд сомневающийся: вдруг помощь великая из той Зоны человечеству
тысячелетнему обернется? Надо бы разрешить мудрецам Зону познать.
И стала еще одна группа свободу в Зоне проповедовать…
Долго ли, коротко ли длилась история места сего загадочного. Да только пришел как–то в Зону Бродяга. Не захотел он ни Камень от людей прятать–сторожить, ни долг перед человечеством справлять, ни свободу познания зонного проповедовать, — стал он просто в Зоне той жить…
Тоска по отраде
Бродяга очень любил дождь. Особенно затяжной. Бывало, выйдет из схрона, подставит лицо тугим струям, руки раскинет. Стоит — балдеет. И плевать, что радиоактивным дождь в Зоне слывет: давно уж облысел Бродяга, да и мужское свое начало не проверял уж годков пять, как пришел сюда. И не тянуло чего–то. Да и боязно: вдруг и впрямь — иссох порох в пороховницах сталкерских. Горе. А так, в неведении оно и полегче: авось, сможет, ежели понадобится. Только вот надеяться на то он уж давно бросил. И то верно — найдутся в Зоне и поважнее дела…
Дождь. В тайне ото всех считал его Бродяга кусочком счастья. Маааленького такого,
человеческого, личного своего счастья. Индивидуальной своей зонной отрадой. И не беда, что вечно хмурое, неприветливое здешнее небо в минуты дождя нависало над сталкерами стальным покрывалом. Бродяга просто закрывал глаза. И чувствовал струи. И улыбался.
Это неописуемо! И всегда — по–разному. Порой бьют капли по лицу, словно мошки на
автостраде, если высунуться в люк мчащегося автомобиля. Порой — касаются мягко,
щекотливо, словно осторожничают, как легкий «грибной» дождик в жаркий июльский день.
Иногда — «до нитки», словно в чан с ледяной колодезной водой ныряешь. А иногда — как брызги от веселого фонтана, пролетевшим ветерком игриво брошенные в лицо, и — им же — высушенные без следа…
Вот и в этот раз стоял Бродяга под дождем. Голову запрокинул, руки развел. Холодные капли вмиг слились в ручьи, побежали за шиворот, намочили майку, освежили спину, грудь…
И Бродяга чувствовал себя маленьким мальчишкой, скинувшим сандалии и бегающим, и прыгающим, кружащимся под этими мокрыми потоками. А шорох дождя по избитой аномалиями земле, по кривым иссушенным ветвям вымученных деревьев безжалостно заглушал его тихий, но счастливый, индивидуально отрадный зонный смех…
Псевдо–конец
Бродягу никто не видел уже с неделю. Ушел тогда в рейд — сказал, мол, постранствовать захотелось. И — тишина. А народ–то беспокоится: ну, как сгинул Бродяга с концами? Грустно.
На десятый день ввалился наш странник в бар вонючим грязным мешком. Ему сразу водочки поднесли, огурчик, за столик усадили аккуратненько… Все честь по чести. Обступили.
Молчат. Ждут.
Отдышался Бродяга. Откашлялся мощно. Стаканом по столешнице звякнул: мол, ну–ка повтори. Плеснули до краев. Сталкер опрокинул, крякнул довольно, поставил тару на стол мягко, беззвучно. Обвел собравшихся усталым взглядом.
— Ну? — не утерпел Модер.
— Хм… — Бродяга опустил голову. — И не знаю, с чего начать–то… Короче, это… Всё, короче.
Загомонили вокруг:
— Что — всё?
— Да ты по существу давай, по существу!
— Завязываешь что ль?
— Дык чего там стряслось–то?
Бродяга встал. Подбородок приподнял, зыркнул по сторонам и торжественно изрек:
— Кончилась мать-Зона, сталкеры. Всё!
Тишина…
— Бредишь, сталкер?
— Что за хрень??
— Давайте–ка его спать…
— Точно, налейте анти–грустинную и — баиньки!
Бродяга резко вскинул пятерню:
— Стоять! Вы что это удумали? Проспится Бродяга, и — адьё, всё забудет? Черта с два! — сталкер тяжело опустился на шаткий табурет, вновь грохнул рюмку о стол.
Налили. Опрокинул.
— Фуф. Не, братцы, — Бродяга утерся рукавом. — Не угадали. Всё — значит, всё. Нету Зоны. Вышла.
— Как же?
— С чего это вдруг?
— Совсем залился Бродяга.
Постепенно гомон стих. И тогда раздался хриплый голос Бродяги, поначалу тихий,
задумчивый. А потом все набирающий силу, крепчающий.
— Дошел я до Монолита. Страшно? Да! Еще как! Смотрю на него: красота–то какая! Мать чесна! Что ж делать–то, мыслю. А потом вспомнил: желание. Потаённое. Самое–самое. Ну, и загадал, — сталкер обвел присутствующих помутневшим взглядом. — Хочу, говорю, чтоб не было тебя! Ни раньше, ни потом, ни в мыслях, ни в желаниях. Никогда! И всё… Обратно не помню, как дошел. Патроны все на месте, болты тоже не использовал, точно. Пару раз падал, в грязи, вишь, извалялся весь… Очухался только здесь, после первых полста…
Сказав, уронил Бродяга голову на грудь. Захрапел тягуче.
Долго длилось молчание вокруг него. То ли боялись сталкеры нарушить сон праведный, то ли страшились поверить в слова страшные. А потом подхватили Бродягу да отнесли в «нумера» «элитные», уложили на чистую постель и дверь за собой осторожно прикрыли…
А Бродяга открыл левый глаз и прошептал лукаво в закрытую дверь:
— Эх, люди! Какую сказку не скажи — поверите! Лишь бы от надежного человека услышать!..