Мне, конечно, хотелось задать ей сотню вопросов – о жизни за "железным занавесом", о Японии, о её детских и школьных годах, о её таинственным покровителе, но вместо этого я сосредоточился на своём сакэ и изворотливым кусочком магуро, постоянно норовящим ускользнуть от моих столовых палочек, и думал лишь о том, как бы скорее сесть в машину и поехать вместе с ней домой.
По дороге домой я немного нервничал – мандраж первого свидания, хрень, через которую проходит любой мужик в период начиная с юности и до гробовой доски: даст она мне или не даст? – и не мог придумать темы для разговора. Впрочем, это не имело особого значения. Ведь она была уже «под мухой», захмелев от выпитого нами сакэ и трех больших полуторопинтовых бутылок Асахи, размахивала сигаретой, скрещивала-раскрещивала ноги и увлеченно жонглировала экзотичными выражениями англосаксонского и латинского происхождения. «До чего же здорово здесь в Америке, просто чудо», – думала она, – «и какая же у этого типа крутая тачка, вот бы ему ещё модель поспортивнее, цены б ему не было». «Он ведь, явно, гребет деньги лопатой», – рассуждала она мысленно, – «раз он такой щедрый. Ведь это же так классно лакомиться деликатесами японской кухни, которые у себя на родине ты можешь добыть только в Москве и лишь в одном-единственном заведении, да и то, если ты – член номенклатуры».
Вернувшись домой, я устроил нам послеобеденный десерт в гостиной с бутылкой ликёра Гран-Марнье по двадцать шесть долларов за бутылку (если берёшь пять штук). Под слезливую серенаду Колтрейна «Всё или вообще ничего» Ирина наполнила свой коньячный бокал до краёв. Мы болтали о каких-то мелких, пустячных вещах и по мере того, как алкоголя в её бокале становилось меньше, она становилась всё более оживленной. И тут вдруг, без всякого комментария типа «привет», «пока», «спокойной ночи» или «спасибо за ужин» – ни единого звука – она встала, снова наполнила свой бокал и вышла в спальню.
Я оторопел. «Так это и есть она,» – спросил я себя саркастически, – «твоя страстная любовь по-русски? – сто двадцать баксов за суши, пол бутылки ликёра Гран–Марнье, плюс ещё долгая, в час пик, поездка в аэропорт и обратно.» Я оставался сидеть в гостиной, чувствуя позывы тошноты, пока не услышал грустный прощальный щелчок вертушки проигрывателя, когда по завершении записи, он автоматически выключился.
«Что ж, учитывая количество выпитого ею, смену часового пояса и длительность перелёта из Москвы», рассуждал я, «моя гостья, вероятно, свалилась в постель замертво». Но я ошибался, поскольку, в тот момент, когда я уже готов был смириться с этим, подняться со стула и рухнуть на жесткий диван, она возникла в дверном проеме.
– Кейси, – проворковала она своим глубоким тихим голоском и в тусклом свете я разглядел, что она одета во что-то шелковое и полупрозрачное – ну просто плюшевый мишка, русский мишка. – Кейси, – промурлыкала она, – Мне что-то не спится.
Где-то через неделю после этого Ирина впервые заговорила со мной об Ахматовой, спросила, знаком ли я с ней. Я ответил, что знаком с ней, но не лично. Только мои познания о ней были еще более слабыми, чем таковые о Пушкине или Лермонтове, лишь смутные обрывки памяти из полусонной аудитории.
– Мы проходили её в университете, – добавил я неуверенно, – После того, как она умерла ... в шестидесятых, правильно? У нас был обзорный курс русской литературы. В переводе, по-моему.
Ирина сидела на диване, закинув ногу на ногу, в бедламе газет и журналов. Она была в одних трусиках и футболке, а я как зачарованный лишь наблюдал, как наносила блестящий слой неоново-розового лака на ногти своих ног. На мгновение она взглянула на меня, сузив свои бледно-голубые глаза, затем закрыла их полностью и стала декламировать:
ИЗ ГОДА СОРОКОВОГО,
КАК С БАШНИ, НА ВСЕ ГЛЯЖУ.
КАК БУДТО ПРОЩАЮСЬ СНОВА
С ТЕМ, С ЧЕМ ДАВНО ПРОСТИЛАСЬ,
КАК БУДТО ПЕРЕКРЕСТИЛАСЬ
И ПОД ТЕМНЫЕ СВОДЫ СХОЖУ.
– Это из великого произведения Ахматовой, «Поэма без героя». Так грустно и прекрасно, правда?
Я глядел на её педикюр, сверкающий в лучах утреннего солнца, глядел на её голые ноги, на её лицо, её глаза. Мы гуляли с ней каждый день – я возил её в Чайна-таун, Диснейленд, Музыкальный центр и на причал Малибу – и я был под магией всего этого. – Правда, – отозвался я.
– Это гениальное творение о гибели из-за любви, Кейси, о поэте, покончившим с собой из-за неразделенной любви. – Она снова закрыла глаза:
«За одну минуту покоя
Я посмертный отдам покой».
Она взяла паузу словно на сеансе гипноза, в снопе света из окна кружили пылинки, райская птица на солнце отливала золотом, движение на улице замерло. И тут она посмотрела на меня взглядом невинным и в то же время сведущим, – Скажи мне, Кейси, где в наше время можно найти такого героя? Где найти мужчину, способного умереть ради любви?