— Этот хочет убить мою девочку, — умоляла Альвидла.
— Потому что он тупой, — ответила Инкери, но не своим голосом. Голосом великана, раскатистым и грохочущим и одновременно шипящим, с каждым слогом угрожавшим сорваться на пронзительный вопль. Инкери начала смеяться — над ней, знала Альвидла.
— Он подчиняет меня! — зарыдала Альвидла.
— Так иди, — сказала Инкери снова собственным голосом. — Иди и убей свою беспомощную маленькую дочку.
Альвидла охнула — демон внутри требовал от неё подчиниться, и она даже сделала шаг к лестнице. Но остановилась, увидев, что Шерон, её милая маленькая Шерон, спускается вниз.
Не шагает по ступеням, заметила женщина.
Слетает вниз по воздуху.
— Ты не сможешь, но будет весело наблюдать, как ты пытаешься, — насмехалась из кресла Инкери. — Она сильнее тебя, дурашка Альвидла.
Женщина едва слышала Инкери, застыв на месте при виде своей крохотной белоглазой дочери, слетающей по лестнице, как вампир или призрак.
— Ты не можешь, мама, — сказала своим тонким голоском девочка. — Не тревожься.
— Не могу? — выдохнула Альвидла.
— Убей меня, мама.
Инкери расхохоталась за спиной у Альвидлы. Рассмеялся демон внутри Альвидлы. Шерон застыла в дверях и посмотрела на тётю Инкери, и тоже начала смеяться — невинным детским смехом, казавшимся чудовищно неуместным у маленькой рыжеволосой девочки с лицом херувима, единственной белизной на лице которой были некогда прекрасные серые глаза. Она кивнула Инкери и продолжила лететь дальше, прочь из комнаты в фойе особняка.
Альвидла преградила ей путь, прижавшись спиной к дверям.
— Куда ты направляешься?
— Я уже там, разумеется.
— Что? Тебе нельзя уйти.
— Нет, — сказала девочка, но потянулась к дверной ручке.
Альвидла отчаянно схватилась за руку дочери.
— Осторожно, кузина, — предупредила Инкери. По голосу и выражению лица Альвидла поняла, что она наслаждается происходящим.
Предупреждение было разумным, но Альвидла всё равно крепко сжала руку Шерон.
Белоглазая девочка взглянула на неё с улыбкой, но улыбка показалась Альвидле поистине злобной.
— Сделать тебе кокон, мама? — тонким и невинным голосом поинтересовалась Шерон.
Альвидла вздрогнула. Кокон. Как те вечные муки, на которые Шерон обрекла человека-убийцу, Артемиса Энтрери.
— Не уходи, — взмолилась Альвидла. Но в её руке осталась лишь пустота — совсем неожиданно, ведь Шерон стала бестелесной и просто прошла сквозь Альвидлу, а потом и сквозь запертую парадную дверь.
Женщина застонала и рухнула на пол, содрогаясь от рыданий. Чувство вины поглотило её, более глубокое, чем могла представить себе Альвидла, такое сильное, что волны этого ощущения действовали не хуже, чем сама вина!
И в этот отчаянный миг она услышала диссонирующий и прекрасный звук: смех её дочери.
— Какая нам разница? — спросил у неё в голове жестокий глабрезу. — Существо не пострадает и вернётся к тебе, дура. Если ты впадёшь в отчаяние, я поглощу тебя целиком и буду использовать твоё смертное тело, пока кожа не слезет с костей. А потом я найду другого носителя. Достаточно сильного, чтобы убить ребёнка.
Альвидла Маргастер едва услышала последнюю угрозу, поскольку её поразило одно слово: «существо». Существо. Омерзительный демон назвал существом её прекрасную Шерон.
— Соберись, сестра, — предупредил Инкери. — Наша битва только началась, и у меня нет места для слабаков.
Эту угрозу Альвидла Маргастер расслышала хорошо.
— Твоя шляпа, — сказала Далия. — Она создаёт ложный облик?
Реджис похлопал по берету и практически немедленно превратился в человеческого ребёнка. Ещё один хлопок — и он стал дварфом с бородой.
Далия сделала жест рукой.
Реджис с сомнением посмотрел на неё.
— Дай её мне.
— Это вряд ли, дамочка, — ответил полурослик.
Далия стряхнула чёрные волосы с красной полосой с лица и сощурилась, вперив в Реджиса гневный взгляд. Она указала своим взглядом на дом в конце улицы и показала на него пальцем.
— Артемис, мужчина, которого я люблю, скорее всего там, — сказала она. — При помощи твоей шляпы я могу пробраться туда и спасти его. Ты уверен, что хочешь мне отказать?
— Я уверен, что иду туда с тобой вместе, — сказал Реджис. — И что я знаю лучше, как использовать мой берет, и что я — не обуза, когда обнажают мечи.