— А этот? — туго проворчал толстым языком маляр и ткнул в Афанасия.
Афанасий, явившийся в гости с твердым намерением ради товарища вести себя аккуратно, с великим облегчением почувствовал себя освобожденным, как будто его в родную стихию окунул своим грубиянством старый маляр. Обидеть его можно было только жалостью, нежничанием и всяческим состраданием. А если дело пошло на хамеж, тут он был как рыба в воде. Он весело ткнул через весь стол пальцем в маляра:
— А сам кто? Папаня? Не то дедуня?
— Земляки? — тянул свое маляр. — С одной деревни... или это... с одной части, что ли?
— С одной! Даже с одной армии.
— Почему ты ничего не берешь, Митя? — умоляюще громко перебила Наташа. — Дай я тебе положу. Капусту хочешь?
— Я подам! — поспешно схватил и поднес миску Вася.
— Все на столе, для всех стоит! Ничего не спрятано, чего ты, Васька, еще суешься подносить! — одернула сына Степанида.
Старой закалки маляр подхватил злобную ноту, которую расслышал в ее голосе.
— В фактицким отношении... Да... Чем же это вы занимаетесь на пару? Трудоустройство какое имеете?
— Молодым всегда у нас дорога!.. Старикам всегда у нас... привет! Привет, папаня! — дурацким тоном объявил Афанасий, лихо выхватил откуда-то из-под полы бутылку водки и выставил на стол.
Маляр одобрительно рыкнул:
— Откубривай, Вася!.. Тебе за это... что нога... орден какой выдали? Или медаль?
— Стремились, очень стремились, ну не поспели никак! Отправили меня в тыл в несознательном состоянии.
— Значит, нет ничего?
— Яко наг, яко благ, яко нет ничего! Рядовой стрелковой части, попросту — морская пехота! Гроза морей, царица полей.
— А напарник твой? — гнул свое маляр.
— Это, дедуня, выше хватай. Он старшина-моряк, подрывник, самая тихая на войне должность. Четыре раза тонул, два раза взрывался, и только ножку поцарапало.
— А ему-то что... В фактицким отношении тоже не поспели?
— Почему же. Он, может, просто в баню орденов не носит и на пьянку с собой не берет. Так и получается.
— А то бы нацепил? В парадном случае? Во всю грудь? — с возрастающим злорадством выкрикнул маляр. — Во сколько небось, а?
— Сколько было, столько бы надел, — без всякого выражения холодно проговорил Митя и усмехнулся в лицо маляру.
Тот с идиотским торжеством хрипло пропел:
— У меня калоши есть, берегу их к лету, а по правде вам сказать, ни ху-ху их нету! В фактицким отношении сам-то ты, я вижу, скорей всего не на фронте, а по пьянке под поезд попал, а? Вот тебе и отхватило ноги к такой-то матери. Много таких-то есть.
— Много, дедуля, много! — с издевательским восторгом подхватил Афанасий. — Верно говоришь, откуда ты только так все понимать научился! А то что хорошего на фронте, кругом шум, стрельба, нехорошо! А ноги что? Мне теперь даже лучше: в сугробе заснешь — ноги не отморозишь, по лужам топать — сапог не промочишь.
Стартер работал вхолостую, а маляр сидел выпучив глаза и не мог выговорить ничего членораздельного.
— Шлепнем еще по экземпляру! За знакомство! Главное дело, не бойтесь — пьяный напьюсь, а с ног никогда не свалюсь.
Неожиданно маляру это понравилось. Не то что выпить, — тут его приглашать не надо было, а сам Афанасий, с ним сколько ни задирайся, ничего не выйдет, только поддакивает.
Степанида с досадой заметила, что старый маляр совсем сбился с линии, прихлебывает, ухмыляется. Размашисто чокается с Афанасием. И это вместо того чтобы выводить на чистую воду и раз навсегда отвадить от дому этих двух нежелательных посетителей.
Она сидела, распаляясь все больше своей особенной, сухой злостью, которая у нее никогда не вскипала, не выплескивалась, а только накалялась, как утюг: брызни — и взвизгнет от жара.
— Чтой-то я не пойму! — заговорила визгливым голосом, ядовито поджимая губы, ни к кому не обращаясь. — Какое это такое может быть детство?.. что вы тут понимаете? Этот Митя твой здоровый мужик уже был, а ты девчонкой еще у своей тетки приживалась. Дурачок, он, что ли, был, с маленькими возиться. А не напоминает он на дурачка-то! Нет! При чем же тут у вас будто бы детство?
Митя повернулся к ней, преспокойно уставился и рассматривал с обидно-равнодушным интересом, не отвечая.
Маляр и Афанасий замолчали. В наступившей тишине, вдруг совсем позабывшись, громко и радостно рассмеялась Наташа:
— Да вы же не знаете! Ведь он спасал моего чертенка!.. Чуть сам не захлебнулся!
Совсем неловко стало за столом. Даже Митя, обернувшись, недоуменно смотрел на Наташу невидящими глазами, как в глухую темноту, потом нахмурился, сузив глаза, точно стараясь уловить какую-то светящуюся точку, и вдруг все лицо его разом просветлело.