Тетка своим строгим скрипучим голосом объявила: „Вот я сейчас захлопаю в ладоши, значит, „птички разлетаются!“ — бегите в разные стороны! Сегодня как можно подальше, поняли? И пока я не позову, не сметь возвращаться!.. Ну, мои дорогие! Бегом!“ — и громко захлопала жесткими сухими ладошами. Ребят как ветром сдуло, только один вялый мальчик и две девочки остались на месте, капризничали, не хотели играть. Обозленные, страшно спешившие, видимо боясь задерживаться, солдаты застали их на поляне и бегом потащили детей к машине. Тетка Женя сорвалась, пытаясь вскарабкаться в высокий кузов машины, упала и, даже не отряхнув с себя дорожной пыли, встала и пошла, широко шагая, следом за машиной.
— Да, да... — Митя вздохнул. — И ничего дальше неизвестно, что с ней было.
— Определенного ничего, Кто-то вспоминал, что видел ее черную шляпку в канаве. Ведь все почти, что известно, сами дети рассказали. Которые успели разбежаться по лесу. А дети забывают быстро... Да, видели ее у дверей комендатуры, она стучалась, требовала, чтоб ее впустили. Ее отталкивали, гнали прочь, а она строго и повелительно, по-русски и по-немецки, с непоколебимой убежденностью повторяла: „Там мои дети!.. Мои дети, вы что, не понимаете!“ И она втиснулась-таки в дверь, и больше ее никто не видел... Только смятую шляпку в канаве...
— Чудное дело, а чего ж это фашисты на нее глядели, столько времени ее не трогали? — насмешливо поджала губы Степанида.
— Надо будет их спросить, — тихо проговорил Митя.
— Чего тут особенного, — оживился маляр. — Немец видит, ведьма в шляпке, псих с приветом — отворотился да плюнул.
— Всего скорей, это одни выдумки. Кто это все видел-то?
— Дети!.. И стыдно вам говорить!
— Чего люди не придумают.
Маляр в восторге от своей находчивости завопил:
— А где это фактицки запротоколировано? Игде?
— Мы пойдем, — сказал Митя и встал. — Довольно противно с вами разговаривать.
Но тут как с цепи сорвалось и покатилось вовсе уж безобразное.
Афанасий одним рывком спрыгнул со стула на свою платформочку и с грохотом помчался вокруг стола в надежде завязать с кем-нибудь драку. У него был излюбленный прием: с разгона подкатиться, сбить с ног — и врукопашную. Ручищи у него были железные.
— Какие ты слова, старый хрен, посмел выговорить, повтори! Псих? Псих и ведьма? Подлинная патриотка советского народа — вот она кто! Попробуй повтори! Я из тебя такое сделаю, куриная твоя рожа!
Митя, распахнув дверь, держал настежь открытой и напрасно подзывал к себе Афанасия. Степанида, которой как раз скандал-то и нужен был, орала, захлебываясь от злого восторга, срываясь на визг:
— Хахаля!.. Ты это хахаля, значить, в дом водить будешь?.. Отвечай, Наташка! Еще нищего привела!..
Муж Вася хватался за голову, мученически причитал попеременно:
— Мама, мама, зачем вы все так любите обострять!.. Наташа, ты все ж таки должна учитывать!.. Мама, убедительно к вам обращаюсь!
Афанасий с громом носился по комнате, лихо разворачиваясь, и в веселом бешенстве перекрикивал всех:
— Дедуля, желаешь на прощание холодную закуску: мордой об стол! Да смотри, убирай на ночь помело, не то дочурка твоя махнет в печную трубу на теплую товарищескую встречу в районе Лысой горы! Счастливого полета, маманя!
Наконец-то Мите удалось его перехватить на ходу и силой выпихнуть за дверь.
Милосердное время в конце концов мало-помалу своей мокрой губкой смывает с черной, исчерканной вкривь и вкось мелом доски воспоминаний самые постыдные, отвратительные, кривые фигурки таких дней.
Не вызывая ни обиды, ни злобы, они всплывают обесцвеченные, обезвреженные и потухшие. И ты уже не стискиваешь зубы, не сжимаешь кулаки, равнодушно проводив всколыхнувшееся воспоминание, от которого когда-то так горело сердце, захлебываясь от обиды и жажды отомстить — и тут же, сию секунду, не сходя с места, добиться торжества справедливости. Мельком и равнодушно помнится, что было дальше.
Однажды Митя зашел в библиотеку за книгой, как-то нечаянно проводил Наташу после работы до самого дома. Они стояли под самыми окнами и, кажется, смеялись. Не очень-то ей хотелось спешить домой, и вот они стояли и разговаривали, не слыша дробного стука, несшегося откуда-то сзади. Она обернулась наконец и, все еще продолжая оживленно улыбаться, встретилась глазами с осатанело-злобными глазами Степаниды. Та стояла у окна, в пяти шагах у них за спиной, и стучала по стеклу костяшками пальцев, неистово выбивала прерывистую дробь точно автоматными очередями.