Выбрать главу

Да, его тяжелое широкоплечее пальто в каком-то беспомощном одиночестве висело на крюке.

Поезд после мягкого толчка снова двинулся с места и, лениво постукивая, пошел набирать скорость.

Шариковый карандаш из Сингапура вздрогнул от толчка и звякнул, стукнувшись о край подстаканника на столике.

«Как попал сюда мой карандаш? — удивился он и тут увидел маленький листок бумаги, прижатый стаканом. Он отстегнул и поднял улетевшую кверху штору, взял листок, исписанный крупными и очень мелкими буквами. — Это она писала моим карандашом! — сразу подумал он. — Зачем-то написала и убежала потихоньку, предательски бросила... Зачем?»

Для верности он надел очки, чтоб разобрать все как следует, и в ту же минуту увидел себя со стороны и усмехнулся горько: вот надеваю очки, чтоб прочесть записку от своей возлюбленной.

На маленьком глянцевитом квадратике теснились большие круглые и крошечные узкие буквы:

«Мы уже попрощались с тобой... существовать нам придется врозь... теперь уж вместе навсегда... Обнимаю крепко, мой дорогой. Н».

Когда проводница постучала и вошла за стаканом, предлагая свежего чаю, он торопливо убрал со стола листок и потом, уже одетый и умытый, прихлебывая чай, хмурился и все время спорил про себя.

Детский, совершенно детский поступок! Сбежать на станции!.. Как она теперь будет добираться до Москвы? Неужто в автобусе? Трястись в такую даль? Взять и сбежать! Зачем? Как будто я адреса ее не найду в Москве! Нет, я не впечатлительный юноша, который раскисает от такого препятствия!.. Но как это на нее похоже!.. — Он стал думать о ней с нежностью, и у него совсем просветлело на душе.

Наташа у меня есть. Она рядом. И она все та же, что была, не изменилась ко мне. «Вместе и врозь», нет, это в стишках хорошо, а для меня ушло время всяких недосказанностей. Я не юный Вертер... я мужик, честно отработавший положенный срок, и остался у меня, может, не очень большой кусок — пожить для самого себя... Вот бы она удивилась, что я и Вертера читал... о, сколько там слюнтяйства... бутербродиков... нет, ни стреляться, ни сдаваться я не собираюсь... Разыскать ее, это десять минут у телефона... С женой поговорить надо мягко, бережно, дружески, пускай разговор продолжится трое суток — выстою эту вахту и не дрогну. Я все расскажу... Будут люди смеяться? Пожалуйста. Я-то знаю, что не романчик затеваю, а возвращаюсь в самого себя.

Как перенесет это жена? Сердце это ей не разобьет. Для нее это будет крупная неприятность, конечно. Как будто обокрали дачу, угнали машину... даже, пожалуй, хуже... Перед знакомыми ей будет неловко, зато все будут на ее стороне, все будут ей сочувствовать. Конечно, лучше была бы она бой-баба, как жена капитана Клычкова, а то она, пожалуй, не найдется, что и ответить, скажет что-нибудь беспомощно глупое, совсем некстати, убежит в спальню реветь в подушку, а после к нему же вернется спрашивать совета: как ей теперь быть? Обязательно грустно признается: «Я всегда знала, что ты меня не любишь», — и это будет правдой. Он, конечно, мог бы ей это подтвердить: «Да, ты ведь это знала с самого начала». Но как-то подло и бессердечно было бы ей это сказать. Когда-то давно она страстно стремилась выйти за него замуж, действительно зная, что он ее не любит, и надеялась, что со временем, если она очень будет стараться, она заставит его полюбить себя, и теперь ему будет немножко стыдно, что он так и не сумел ее полюбить.

Поезд уже подошел и медленно полз вдоль перрона, мимо встречающих, которые беспокойно заглядывали в окна вагонов.

Он неторопливо надел пальто с золотым галуном на рукавах, тщательно расправил белое кашне и поправил перед зеркалом форменную фуражку. Следом за носильщиком, снявшим с полки его большой заграничный чемодан, одним из последних спустился из вагона на платформу.

Мельком равнодушно подумал, что если бы Наташа осталась в вагоне, сейчас бы получилось минутное неудобство: кому сойти раньше — ему или ей, чтоб вдруг не оказаться прежде времени вместе. И хотя он ничего не боялся и не собирался скрывать, и к тому же никто в глаза Наташу не видел — ни жена, ни дочери, — все равно лучше, что никакой неловкости и фальши не получилось.

Жена встречала, но сразу не заметила его и бестолково, растерянно смотрела в другую сторону, читая номера вагонов.

Хоть была бы она жадной стервой, как у бедного капитана Клычкова. Та-то уж не прозевала бы момента, когда чемодан выносят из вагона.

Наконец жена его увидела, подбежала, слабо уцепилась ему за руку, робко, придерживая одними пальцами, и они пошли рядом, следом за чемоданом, ехавшим среди других вещей на железной тележке.