— Он что, у вас? — вдруг спросила Юлия.
— Нет-нет... Он уже уехал.
Значит, у нее или был у нее.
— Он мне звонил пьяный!
— Ах, какая вы еще девочка! Он просто сам не свой! Наверное, готов на все, может и выпить... Понимаете, он мечется!..
— Извините, у меня звонят в дверь, — быстро и холодно проговорила Юля.
...После ухода Андрея отец долго ходил по комнатам, неопределенно усмехаясь и машинально потирая руки. В его образе жизни ничего не изменилось за последние дни. Но изменилось очень многое.
Этот с головой ушедший в работу человек, умевший принимать быстрые решения, разбираться в сложных ситуациях и проблемах, обладатель множества знаний и навыков, совершенно не умел думать о самом себе.
Если б его спросили, например, счастлив ли он, он бы пожал плечами и смог бы ответить только, что это не его профиль, как ответил, если бы заводам, которыми он занимался, вдруг вместо тяжелых машин и станков предложили делать балалайки или парусные фрегаты.
Если б его спросили, нравится ли ему его жена, он честно мог бы только сопоставить факты и сделать вывод, что, очевидно, когда-то, лет тридцать с лишним назад, она ему нравилась, иначе ведь он бы на ней не женился! Не так ли? Это было когда-то. А теперь у него было то, что называется «семья» и, следовательно, жена. То, что ребята дали ей прозвище «семьевладелицы», его смешило и нравилось ему, доказывая, что они верно и с юмором разбираются в расстановке сил.
После всплывшей истории с платиновым перстнем никакого переворота для него не произошло. Только некий тяжкий сдвиг. Он начал разбираться и пришел к выводу, что перстень не был такой уж полной неожиданностью. Он давно уже обнаружил, что у него за спиной жена непрерывно занята работой, вечно улучшая оборудование дачи, добывая то, что было очень не просто достать, словом, как выражались Андрей с Зиной, «мама вечно шурует», устраивает ненужные, по его мнению, ремонты, пристройки и переделки и удивительно дешево (по ее словам) приобретает картины, которые ему никогда не нравились.
Все это происходило как бы за границей его жизни, а история с перстнем, как банда диверсантов, эту границу нарушила, ворвалась на его территорию и там засела, непрерывно распространяя вокруг себя всякую мерзость, как ядовитые газы: стыд, отвращение, гадливость и чувство постыдной беспомощности что-либо изменить.
Каждая минута, когда голова его не была заполнена напряженной работой, была мучением. Точно его выгнали из дому — тоскливое чувство душевной бездомности его мучило, как злая, долгая зубная боль. Потому он на минуту обрадовался приходу выпившего Андрея, но и не очень расстроился от его ухода.
За эти долгие, бесконечные недели после того, как переломилась ее жизнь, Галя совсем разучилась спать. Даже в те короткие два-три часа, когда так неожиданно, точно оступившись в колодезную яму, проваливалась в сон — и во сне она никогда не забывала, кто она и что с ней произошло. Она, Галя Иванова, жена Иванова Кости. Помнила, понимала, что его убили, но все равно: жена. Признать себя вдовой казалось ей почти предательством, как будто тем самым она сдается, чуть ли не примиряется не только с тем, что постигло ее самое, но с тем, что такое нестерпимое зло может существовать и даже как будто торжествовать на земле.
Проснувшись, она сразу ощутила себя вернувшейся на свое место. Место ее было в постели слева. Здесь она всегда спала. Костя ложился справа, на краю дивана. Когда ей нужно было вставать первой, она, не вылезая из-под одеяла, перебиралась через спящего Костю, и он, неизменно полупросыпаясь или совсем во сне, успевал ее погладить или даже сделать движение ее удержать, не отпустить от себя.
Теперь она продолжала на ночь стелить постель точно так, как всегда: укладывала две подушки рядом, одну возле другой, и сама ложилась на свое место у стенки.
Часы показывали, что наступает утро, но за окном вплотную прижималась к стеклам белесым морозным туманом зимняя ночь.
Было еще очень рано, но лежать и думать все об одном и том же было мучительно. Мысли, описав круг, постоянно возвращались на то место, с которого начали свою работу. Все повторялось, кружилась в голове по замкнутому кругу все та же карусель. По кругу, по кругу, из которого никак не вырваться, наверное, так вот люди и сходят с ума. Несутся, исчезают и снова возникают перед глазами: лошадка, олень, заяц, ослик, лев, лошадка... Начинает казаться, что ты сам лошадка, олень на подставке, крепко приделанный к площадке вертящегося круга, несчастная деревянная лошадка, которой, как всем этим зайцам и львам, никогда недостанет сил для прыжка в сторону от бессмысленного круговорота карусели...