— Ты иди домой, Галя, простынешь. Все в порядке, все вернулись.
— А разве вы можете знать?.. Нет, теперь уж недолго. Сегодня Ермолаева дежурит?
— Она вчера дежурила.
— Да? Вот видите... а я думала, что вчера это сегодня. Путаюсь иногда.
Не договорив, она повернулась и медленно пошла навстречу ветру, не замечая снега, садившегося ей на лицо.
Первое время ее пробовали уговаривать опомниться, даже уводили до остановки троллейбуса, она никогда не спорила, даже благодарила, чтоб отделаться, и неизменно возвращалась обратно на свое место. Потом привыкли к тому, что она все прохаживается и всматривается в лица, здоровались с ней, нерешительно советовали хоть не задерживаться слишком долго, потому что нынче морозно.
Три недели прошло, пошла четвертая, а она не пропустила ни одного утра. И все эти ранние, мутные утра были похожи одно на другое. Она опять, дойдя до угла, тревожно быстро поворачивалась, уже в страхе, что упустила что-то, что произошло у нее за спиной в эту секунду И опять ходила, ходила...
Водителей было очень много, и, конечно, не все ее знали, и многие из тех, кто проходили мимо, даже и не замечали ее вовсе.
Два молодых парня выскочили из проходной первыми, видно, спешили куда-то. Вприпрыжку от мороза, они бежали к остановке троллейбуса, живо о чем-то переговариваясь. Они пробежали мимо, а Галя остановилась на месте, все еще продолжая видеть их лица перед собой, рассматривала их, стараясь понять, что в них было такого странного? Мальчишки, дураки, им все нипочем. Все новые и новые лица проходили перед ней, молодые и немолодые, мужские и женские, усталые и свежие, угрюмые и веселые, и на всех них ей видно было что-то новое, тревожное. Она видела то, чего другие могли бы и не заметить. На нее надвигался, сжимал ее страх. Что-то опять все-таки произошло, случилось. Она вдруг поняла, что именно этого-то она и ждала с ужасом, ради этого каждое утро и ходила... Значит, опять это случилось! Ее уже бил озноб, но она этого не замечала, ей хотелось убежать, чтоб ничего не узнать, но она не далась бы, если б ее попробовали силой увести отсюда. Вся ее пронзительная наблюдательность ее покинула. Она отупела до того, что не сразу почувствовала, а потом поняла, что ее трясет за плечи Кира Калачева, знакомая, лучший водитель такси. Лицо у нее грубое, глазки смотрят сердито. До чего маленькие черные глазки... наверное, у нее потому, что на лице больше места не осталось от щек. Пухлые, нет, совсем не пухлые, они крепкие, как яблоки, только занимают очень много места на лице. Она что-то все время говорит. Кажется, уговаривает, как все ее всегда уговаривали.
— Ну, пошли, пошли... Пойдем! — нетерпеливо долбила Калачева и опять потрясла ее за плечи.
— Нет, я подожду, мне надо...
— Галька, ты опомнишься или нет? Я тебя, ей-богу, стукну. Пошли, тебе говорят. Очухайся. Чего это с тобой!
— Они что-то знают, — потихоньку, косясь на прохожих, шепнула Галя. — Опять кого-то? Да?
— Галусенька, ты меня слышишь? Тогда слушай: их взяли! Убийц! Убийц поймали... Которые Костю и другого убили. Взяли их. Больше их не будет. Поняла?
Споткнувшись на пороге проходной, выскочил на улицу таксист Сорокин, огляделся по сторонам и подбежал к Гале с Калачевой.
— Сказала ей?.. Слыхала? Галя, ты это понимаешь? Крышка. Их сегодня ночью взяли!
— Н-нет... — запинаясь, безуспешно стараясь сосредоточиться и понять, выговорила Галя. — Откуда это могут знать... Я еще подожду... А все машины вернулись, правда?
— Нет, голубушка, не все. Одну Инспектор в сугроб перевернул.
— Какой инспектор?
— Это секретный вопрос. Он таксистом ездил. Они его хотели... того. Вот их и схватили.
Она послушно дала себя увести в ближнюю шоферскую кафе-столовую. Там было еще закрыто. На стук отперла и нехотя впустила их знакомая сонная буфетчица, на ходу подвязывавшая служебный белый фартук.
Втроем они уселись за холодный столик и стали ждать.
— Ну, вам чего? Посетители! — крикнула буфетчица из-за занавески. — Чего вам невтерпеж!
— Горячего кофе, свежей сдобы и с приправой.
— Только коньяк, имейте в виду.
— Имей совесть, на какого черта мне коньяк?
— Пей голый свой кофий.
— Кла-ава! — с горьким упреком, с горестным изумлением протянул Сорокин.
— Вот тебе и Клава! — буфетчица поставила перед ними по чашке черного кофе и три сдобы на маленькой тарелочке. — Так коньяк будете?
— Им, — Сорокин показал ей на Галю и Калачеву.
Калачева спокойно показала на Галю:
— Ей.
Буфетчица принесла на подносе одну рюмку коньяку, Калачева вылила ее в кофе Гале. Никто и не думал притрагиваться к кофе.