Ей казалось, что он вот-вот рухнет снова на землю, и, подбежав, она в обнимку подхватила его, чтоб помешать упасть.
— Вы живы! — задыхаясь от бега и волнения, еле выговорила, все еще не выпуская его.
Наконец, со вздохом невыразимого облегчения, она немного отстранилась, продолжая недоверчиво придерживать его кончиками пальцев.
— Вас хотели убить? — ее губы скривились, как от боли, она смотрела на рваную ссадину с прилипшими кое-где обрывками листьев подорожника.
Он хотел взять ее за руку, но опять слегка потерял равновесие и пошатнулся.
— Зачем вы вскочили! Ложитесь, полежите. Вас шатает.
Он заметил, что начинает улыбаться и вот-вот засмеется от нахлынувшей радости, она его поддерживала и подталкивала, и, не сопротивляясь, он сел, опираясь на локоть. Бархану такая игра почему-то ужасно понравилась. Он без толку суетился вокруг них, точно клоун у ковра, который делает вид, что помогает что-то налаживать, но, в сущности, ничего не делает.
— А вы его не убили... кто это сделал?
Он продолжал удерживать подступающий нелепый смех.
— Нет, нет... Я находился, знаете, в состоянии некоторой задумчивости.
— Это все с этим... самолетом связано? Это правда?
— Пошел уже звон?.. У меня все здорово получается. Какой-нибудь болван пьян напьется, а меня вот шатает... Спасал кота, а тот, оказывается, заяц. Нет, вы не думайте, я не заговариваюсь, просто поскользнулся и трахнулся затылком о перекладину... или притолоку. Да у меня совсем было прошло.
— Говорите точно. Все по порядку: сначала вас догнала эта перекладина, а потом... вac кто-то ударил или наоборот?
— Именно в таком порядке. Если б меня не трахнула перекладина, он бы и замахнуться не посмел. Я бы ему такого дал!..
— Сволочь, — стиснув зубы, выругалась она и с мечтательной ненавистью продолжала: — Меня там не было, я бы ему рожу расквасила. Ну, черт с ним. Да что вы смеетесь? Вам же плохо.
— Мне? Лежу как барин на зеленом бархате, и вы около меня разговариваете. Как в раю.
— А это у вас отчего? Ожог?..
— То-то я все слышу, гарью пахнет... Знаете, там веточки летали, но теперь это все неважно.
— Глупости вы какие-то все рассказываете, темните чего-то. Вам что-нибудь грозит? Беда?
— В должности понизят, например? Да? Нет, не грозит. Не могут, потому что некуда.
— Вы еще шутите. А я чуть с ума не сошла. Мы же все из-за вас... места себе не находили... Наборный сказал... боялись, что... вы разбились, или убились, или убили, не знаю, сумасшествие какое-то. Я измучилась... просто устала...
Она отошла шага на три, рассеянно выбирая место, куда бы присесть, спокойно села, прислонясь плечом к дереву, слегка закинула голову назад, и он увидел, как кровь медленно отливает у нее от лица.
Он сам не заметил, как вскочил и вот уже стоял, нагнувшись над ней, онемев от испуга, наблюдая за тем, как ее взгляд, устремленный ка верхушки сосен, медленно стал опускаться, точно следил за кабиной лифта, спускавшегося откуда-то сверху на землю. Глаза совсем закрылись на минуту и тут же снова открылись, как после долгого сна. Щеки порозовели. Она еще сонно подмигнула ему, слабо усмехнулась.
— Я в первый раз в жизни поняла, как это девицы хлопаются в обморок. Думала, это только врут или притворяются... Я-то просто устала... думать... и ждать... и думать... А чего вы встали?
— Да что ж мне лежать, притворяться. В голове ничего больше не вертится, я не то что... я теперь и вас, если хотите, до дому донесу.
— Хочу.
Он действительно легко ее поднял и понес по тропинке к дому.
Бархан, по-видимому, чувствовал себя главным действующим лицом и организатором всего происходящего. Может быть, он радовался тому, что им с хозяином удалось заполучить в дом хозяйку, которая будет его опять кормить мясом от шашлыка. А может быть, люди вовсе не правы, приписывая собакам только самые примитивные побуждения и чувства? Так или иначе, тяжеловатый, хмурый и крупный, лохматый Бархан вел себя как легкомысленная маленькая собачонка-попрыгушка, все время носился вокруг Тынова и, вскакивая на задние лапы, старался заглянуть в лицо Марины. Не то беспокоясь, чтоб ее не обидели, не то присматривая, чтоб она не удрала.
Не чувствуя тяжести, Тынов нес ее перед собой на руках, заглядывая все время вперед, чтоб не споткнуться о какой-нибудь горбатый сосновый корень, переползавший поперек глухой тропки. На нее он старался не смотреть, слишком уж близко она была. И все время видел самого себя со стороны: небритого, некрасивого, с разбитой мордой, а рядом с ней все казались ему некрасивыми, даже те, кто был гораздо лучше него самого.