Люди глохли. Они думали, что это от мотора, который гремел над ухом целый час. Но это было от тишины. И чтобы убедиться, что это от тишины, люди начинали разом говорить. Каждый из двенадцати пассажиров хотел бросить в тишину хоть пару слов.
— А где же поселок?
— Там, внизу.
— Я уж подумал: ну все — врежемся в гору.
— Гора-то оказалась с лысиной!
— Выбросили нас, как десант.— А отсюда как добираться?
— Автобус должен подойти.
— Молодцы «пернатые» — на такой пятачок садятся!
— У вас спичек не найдется?
— В глазах темно, совсем ослеп.
— Какой снег!..
Войдя в «здание аэровокзала», двенадцать пассажиров дружно пытались растопить железную печку. Потом покуривали в тепле. И если автобус из поселка задерживался, начинали рассказывать анекдоты: обычно прилетали одни мужчины, так что стеснения в этом занятии не было. Редко кто позволял себе сказать матом на счет удобств на аэровокзале. Но шуточки отпускали: хорошее, мол, зимовье получилось бы из этого дома, перенести бы его на вертолете куда-нибудь в тайгу… и все остальное в таком ласковом тоне. И нехороших слов на бревенчатых неоштукатуренных стенах не писали.
Прилетал в Журавлиху разный народ: рабочие по найму, комсомольцы с путевками, снабженцы, начальство из района, комиссии из областного центра, молодые специалисты, гастролеры, лекторы-международники. Стройка в поселке разворачивалась большая — вот и налетал народ. Понятно, по-разному переносили пассажиры ожидание автобуса на горе. Начальству, конечно, надо было как можно скорей спуститься в поселок, чтобы задать кому-то головомойку и раскрутить дела. Начальство нервничало, если Селиванов задерживал автобус, потому что одна железная печь не ахти какой уют создает. Но все же топать пять километров ‚по снегу никто не желал. Ждали.
Многие ждали терпеливо, не томясь, а вроде даже радуясь суровой непривычной обстановке, в которую ненароком попали. На иных «городских» она действовала сильно… Такие не часто прилетали: может, один человек на десять рейсов, может, и того реже, но прилетали.
Выходил такой «городской» из бревенчатого дома и одиноко маячил на белом поле. Трудно было со стороны понять: от нетерпения, дожидаясь автобуса, нервничает или от чего другого мается человек.
На странные, дикие мысли наводил городского жителя затерянный в тайге, едва приспособленный к цивилизации пятачок на горе.
Человек вдруг вспоминал о предках. Человеку хотелось первобытного: жить в лесах и добывать себе пищу охотой — самым древним и честным способом. И просыпалось в нем такое, что заставляло мудро взглянуть на свою торопливую, суетную жизнь — жизнь бегом… Многие живут, как пассажиры: мчится поезд, бьют на стыках колеса, мелькают чудные пейзажи, милые деревеньки, веселые полустанки — хорошо! Но случись остановка на десять минут — свысока, с высоты плацкартных полок, смотрят они на серые станционные здания, на растрепанных женщин, чем-то бойко торгующих, на пьяненьких мужиков, на мерзкие коробки с буквами «М» и «Ж» — и становится им тоскливо, снова хочется ехать, ехать… Люди привыкли к скорости. Скорость стала суррогатом счастья.
Аэропорт на горе не походил на обыкновенную узловую станцию, где надо просто сделать пересадку. Потому что сходили иногда с самолета городские люди, которые не стремились как можно быстрей спуститься в поселок. Может, начальник аэропорта Селиванов догадывался, что прилетают такие, и потому не спешил иногда подавать транспорт?
Эти люди не лезли первыми в подошедший автобус. Поднимаясь на ступеньки, они украдкой бросали взгляд на бревенчатый домишко и заснеженное поле, обставленное по краям низкими елочками, чтобы подольше удержать в памяти это место, где неожиданно пришло к ним несколько странных мыслей.
Автобус уходил. Приехавшие из поселка новые пассажиры, осторожно наваливаясь на фюзеляж, разворачивали самолет. Через минуту «Аннушка» отрывалась от земли. Посверкивая на солнце, медленно опадало снежное облако. В железной печке аэровокзала догорали дрова, но в ее тепле никто уже не нуждался…
Наверно, одиноко жилось аэропорту на горе. По ночам он лежал без единого сигнального огня, немой, непроницаемый, как вся тайга. Люди были слишком практичными. Им нужна была только взлетная полоса, они появлялись только днем, когда садился самолет. А в метельную нелетную погоду о нем будто совсем забывали. Только один человек в Журавлихе длинно вздыхал, клял снегопады и припадал к разгоряченной коробке радиостанции, чтобы добиться хорошей погоды.