По дороге, в транспорте, у нее из кармана куртки вытащили паспорт. Только выйдя на улицу, она обнаружила пропажу. "С кошельком перепутали", - подумала она, и это неприятное событие и вовсе ввело ее в состояние депрессии.
В диспансере ей в вену ввели принесенное вещество и "просветили" почки. После чего она вышла из кабинета рентгена на подкашивающихся ногах и еле-еле добрела до стоящей в коридоре кушетки.
- Посиди немного, голова кружится? - спросила ее толстая врач, - Передвигайся медленно, осторожно...
Когда она добралась домой, то сразу завалилась спать. На следующее утро ей предстояла встреча с тетенькой из диспансера. Она намеревалась повезти Марию в больницу, в которой ей необходимо сделать срочную операцию на почках. "Там тебя пока только посмотреть должны, - прокомментировала она, - Не бойся".
Поехали они почему-то на личном транспорте тетеньки, которая уже ждала ее у диспансера. А больница, в которую она ее привезла, оказалась огромным светлым зданием со множеством коридоров и кабинетов, представляющим собою в проекции, скорее всего, букву "П". Если бы Маше предложили самостоятельно в городе отыскать ее потом, она, скорее всего, сделать бы этого не смогла. Она не представляла себе даже, в каком районе города она находится. В больнице (впрочем, никаких опознавательных надписей учреждение над входом не имело) тетенька завела ее в лифт. На одном из этажей они вышли из лифта и направились по коридору в один из совершенно одинаковых кабинетов без номеров. Там за столом сидел только один на весь огромный кабинет человек в белом халате. Он только поднял глаза на вошедших, укоризненно покачал головой, а потом махнул рукой - и подписал протянутую тетенькой бумажку. Ее глаза при этом злобно и недовольно сверкнули.
После этого, не говоря ни слова, тетенька довезла Марию до одной из станций метро, до этого изрядно поколесив по городу. Попрощалась она с Машей немногословно, абсолютно не глядя на нее. Обращаясь теперь, как с неодушевленным предметом - явно читалось, что этот разговор для нее тягостен, но формально необходим. Она распорядилась, чтобы Мария пришла завтра к диспансеру к десяти, и они тогда вместе поедут на операцию.
- Что с собой брать? - спросила девушка, - Деньги? Документы?
- Ничего. Только - обязательно приходи. Обязательно! Операция срочная, - распорядительно дала последнюю установку тетенька, усаживаясь снова в машину. Она захлопнула дверцу, и, без всякого "до свидания", нажала на педаль газа. Машина тронулась.
Маша вернулась назад, в общежитие, пребывая все в том же, ватно-неконтролируемом, мороке. Ей вдруг стало бесконечно тоскливо. Так тоскливо - что хоть волком вой. "Не хочу я завтра никуда ехать, - подумала она. - Не знаю, почему, но я не доверяю этим врачам. Не хочу операции. Операция - это противоестественно, мой организм восстает против нее. Может, лучше умереть своей смертью? Просто - температура, боль... Зато - резать не будут. Да еще...наверное, под наркозом." Она представила свое безвольное тело, беспомощно распростертое на операционном столе.
"Не хочу", - почти закричала она в голос. "Она сказала... ОБЯЗАТЕЛЬНО приходи. Значит, можно не прийти? И меня не найдут, и операции не будет? Да...но справка... Ее не закроют, не выдадут на руки, не будет оправдания прогулов, отчислят из института..." - от раздумий, что же теперь делать, Мария, в ее теперешнем болезненном состоянии, и вовсе проявила полную неадекватность. Она завалилась, уткнувшись лицом в подушку, и стала тихонечко выть.
В таком состоянии и обнаружили ее пришедшие с занятий соседки по комнате.
- Машка, ты чего? - спросила Ирка. Та не отвечала.
- Тебя - что, псих накрыл? Черепаху с крестом вызвать? - глумливо спросила Алина.
И тут Марию внезапно осенило: "Психушка! Туда берут бесплатно! И без документов. Отлежаться там с неделю - и будет ей справка. И почки там не вырезают". Подумав так, она попросила:
- Да, Ира, Алина! Вызывайте мне "скорую".
Ирка ошарашено уставилась на нее.
- У меня - голоса! И глюки! - простонала Мария.
И девчонки действительно вызвали "скорую". Вскоре в комнату ввалились два здоровенных дяденьки.
- Кто тут у нас заболел? - заботливо спросил первый.
Девчонки указали на Машу.
Та сидела на кровати, картинно завернувшись в простыню, и откровенно валяла дурочку:
- Доктор! Я видала тараканов, там, в углу! Здоровых таких. А еще - синий квадрат. Он за мной гонялся!
- Так..., - сказал санитар понимающе, - А травма головы в детстве была?
Его напарник тем временем уже достал направление и стал заполнять.
- Не знаю. Не помню. А вот видения...Красивые такие. Всегда были. Знаете, доктор, а однажды я видела ангела.
- Так, эта - точно наша, - подытожил первый санитар. - За носилками спустимся?
- Да я и сама могу пойти. Только, может, я вначале переоденусь? - спросила Мария.
- Никаких "переоденусь". Пойдем скорее, а то машина уедет, - подмигнул второй санитар первому. - Хочешь покататься?
- Прямо так и идти: в халате и тапочках?
- Да! На выписку - девчата вещи тебе принесут. Спускаемся! И - побыстрее, машина ждет!
В больнице ее "сдали" невысокой невзрачной санитарочке, которая что-то постоянно жевала. Или - делала вид, что жует. Та завела ее в маленькую комнатенку, спросила фамилию - имя - отчество - дату рождения, после чего скомандовала:
- Раздевайся!
- Зачем?
- Мыться будешь. И переодеваться. Ты хоть знаешь, где ты?
- Знаю. На Пряжке.
- На Пряжке, - неожиданно обиделась санитарка. - Нет, Пряжка - заведение грубое. А у нас здесь - хорошая больница. Мы вас не обижаем. Мойся. Только крестик-то сними.
- Зачем?
- Крестик - нельзя. Ничего нельзя.
Одежда, выданная ей после омовения в большой железной ванне, была старенькой, но чистой и выглаженной. Не полосатый, как почему-то представляла Мария, халат, а просто темно-серый пиджак или рубаха (по "фасону" было не определить), так сказать, "свободного" покроя и очень большого размера. И в придачу широкие - широкие брюки на "завязочках". Приняв ванну, более походившую на старое корыто, Маша облачилась в ЭТО, после чего последовала за санитаркой в палату.
В палате последние несколько дней она усиленно отсыпалась, и, наконец, почувствовала, что начинает восстанавливаться от депрессии. Пока ее до сих пор не водили к врачу и вообще не трогали, только "закармливали" таблетками. Она видела, что происходило в этой общей палате, называемой "надзорной", с теми, кто отказывался есть таблетки: их насильно кололи магнезией или же привязывали к койке (после того, как они бурно "отказывались"). И потому, свои таблетки в первый прием она дисциплинированно проглотила. И правильно сделала, потому что у нее тут же потребовали: "Покажи язык!" Но, будучи, таким образом, впоследствии на хорошем счету, она их прятала под язык и выбрасывала в туалете.
А сегодня ее, наконец-то, перевели из "надзорки", в которой постоянно дежурили две санитарочки, в одну из "общих". Перевели вчера вечером, и она сразу заснула.
Сейчас она сидела на кровати, припоминая сон. И никак не могла вспомнить хотя бы что-то; и, тем не менее, не вспомнившийся сон не давал покоя. Что-то там было важное, как ей казалось...
Теперь напротив нее на кровати лежала девушка примерно ее возраста, с короткой стрижкой. Она смотрела в потолок и насвистывала бравую мелодию.
Другая девушка, совсем молоденькая, вероятно, еще школьница, сидела на кровати у окна и расчесывала длинные волосы. У стены около двери дама постарше их всех пила кефир из тетрапакетика и ела печенье - вероятно, передачу из дома.
Та, что со стрижкой, вдруг перестала свистеть, чуть свесилась с кровати в сторону Марии и шепотом спросила: