Наконец она замирает. Потом, словно подумав, неловкими рывками вкатывается на небольшое плато, поросшее какой-то дрянью. Та цепляется к одежде, остаётся мелкими колючками, пока Лейб и Рури развязываются и неловко слезают наземь.
Всякий свет гаснет, и темнота снова кажется чернильной. Лейб теряется и замирает, пока запястье не обхватывают холодные пальцы.
– Вставай, Лейб. Обопрись об меня. Надо идти.
Лейб вслепую находит подставленное плечо Рури. Они поднимаются вместе и бредут куда-то, иногда запинаясь. Запинается в основном Лейб, конечно. Рури опять каким-то образом разбирает дорогу, в то время как его глаза только едва-едва привыкают к темноте.
Идти выходит довольно легко. Интересно, сколько ещё продержится эффект лекарств?
Приободрившись, Лейб даже собирается заговорить снова, но Рури, словно почувствовав, зажимает ему рот ладонью. Резко уходит вбок, так что Лейб едва не валится с ног, и заставляет примкнуть к нагромождению камней, видному смутным силуэтом. Причину Лейб едва угадывает: по лёгкому гудению на грани слуха, чему-то сродни вибрации, от которой на загривке встают волоски. Едва заметной тени на тёмном небе.
Ну да, логично. Герзе послал кого-то на флаере.
Он пролетает низко и в стороне – очевидно, ребята не хотят попасться на глаза кому-нибудь не тому или врезаться без огней на высоких путях, но здесь, внизу, боятся повторить судьбу Рури.
Удивительно, всё-таки, что она, похоже, даже ничего не сломала при падении. Наверное, Лейб переоценил высоту со своим головокружением, или Рури удалось затормозить чем-нибудь.
Она снова тянет за собой.
Говорить больше не хочется. Флаер пролетает ещё несколько раз, и всякий раз Рури, будто предчувствуя, успевает увести за собой в какое-нибудь укрытие. Но небо постепенно светлеет. С восходом солнца они станут гораздо заметнее. И маскировку нельзя включить – наверняка Герзе обшаривает окрестности локаторами вдоль и поперёк.
– Что будем делать, когда рассветёт? – не выдерживает Лейб.
Действие допинга уже заметно ослабло – снова слегка ведёт, понемногу наваливается свинцовая тяжесть и боль. Кажется, поднимается жар.
– Идти, – лаконично отвечает Рури. Подумав, добавляет: – Они не станут летать по светлому. Мы уже почти на территории Сейги. Им нельзя крутиться так близко.
Лейб наконец вспоминает, где слышал это имя.
– Сейга? Погоди, ты говорила с той самой Сейгой? Которая держит треть севера Тайко?
– С ней.
Лейб присвистывает. Хоть все местные банды и близко не могут тягаться с Герзе, для Тайко, поделенного на части не хуже лоскутного одеяла, кто-то вроде Сейги – видная фигура, насколько помнит Лейб.
– Да ты полна сюрпризов, Рури.
Она то ли закашливается, то ли смеётся.
– Ты даже не представляешь, Лейб.
***
Солнце садится где-то между розовыми в дымке горами и уже посверкивающими огнями Карно. Мабья угрюмо поглядывает на небо, на всё ещё пустую дорогу от города.
Есто должен был вернуться к полудню, даже прежде Ксато, в одно и то же время заглядывающего за собранным нарьяном. Ксато приехал и рассказывал небылицы: якобы на тракте кто-то видел тайвов, в два раза больше обычных, с алой шерстью, с клыками с ладонь. Мабья посмеялась, как смеялась с самого детства, когда ещё не Ксато, а его родители ездили на той же тарантайке и порой подвозили Мабью в город – в школу, тогда ещё государственную. Ксато собирал глупые страшилки, словно репьи, и каждой верил, и пересказывал Мабье. И глаза у него делались такие большие-большие – прямо как сегодня, когда говорил про тайвов. Мабья проводила Ксато и отругала про себя Есто, наверняка задержавшегося в городе. Представила, как он отирается опять у каких-нибудь магазинов, глядя на выходящих людей голодными глазами. Помянула Гатью и вернулась к делам – ещё нужно было перебрать сложенный на сушку тинкан, покопаться в заглохшей старенькой поливайке, плюющейся песком вместо воды второй день. Приготовить ужин, проверить, притрагивалась ли Рисна к заданиям из школы – теперь уже спонсируемой Сейгой, а не давно не существующим правительством.
День склонился к вечеру, и сейчас Мабья, как дура, сидит на веранде, будто дел у неё нет. Любуется закатом, думает о гигантских алых тайвах и глупом Есто, который так давно не встревал в неприятности, что теперь уж, конечно, не встрять не мог. Рисну усадила-таки за уроки, а делает ли, нет – неизвестно. Ну хоть не нагнетает тут своими вздохами и вопросами невпопад.
От характерного скрипа отъезжающих в сторону задних ворот Мабья подбирается. Поднимается на ноги, на всякий случай прихватив из потайного ящика пистолет, и тихо идёт кругом дома. Расслабляет плечи, приметив на заднем дворе светлую макушку Есто. Волосы Есто остались от Дайно, а тот их получил от бедового отца-меканца. Только у Дайно волосы напоминали выгоревшую траву, а у Есто больше похожи на седину. Так решила для себя однажды Мабья, потому что не было сил снова и снова узнавать в нём Дайно со спины.
Вот же, обрадовалась, старая дура. А у Есто вся одежда изгваздана, будто его по камням вазюкали – и пыль, и кровь. А что это он тащит за собой на платформе?
– Гатья тебя спьяну сделала! – в сердцах бросает Мабья, откладывая пистолет на прикрытую бочку и подходя ближе. – Что снова с тобой приключилось?
Есто чуть наклоняет голову набок и виновато улыбается.
– Неприятности, как ты грозила. Мне нужно отдохнуть, Мабья. Хотя бы немного. Не спрашивай.
Мабья досадливо всплёскивает руками, но действительно не задаёт вопросов. Есто говорил как-то, что каждый вопрос – как будто прикладывают кусочек металла, и он сначала всё нагревается, если не отвечать, а потом, если перетерпеть, снова остывает и пропадает вовсе.
– Горе ты, Есто… – вздыхает Мабья.
Он не обижается и, кажется, вовсе пропускает мимо ушей.
– Не приезжала Сейга? – спрашивает обеспокоенно.
– А…
«А должна?»
Мабья вовремя проглатывает вопрос.
– Не приезжала.
– Плохо. – Есто качает головой.
Мабья только теперь присматривается как следует к его ноше и снова всплёскивает руками. Бледный меканец, такой же грязный, как и Есто, едва дышит и выглядит немногим лучше трупа.
– Гатья тебя побери, это ещё кто? – забывшись, выдыхает Мабья.
– Это Лейб. – Есто виновато пожимает плечами. – Его надо вылечить. Он обещал починить генератор.
Бегло оглядев Лейба, Мабья едва удерживается от совета, что стоит Есто сделать с этим треклятым генератором. Не то чтоб из вежливости – просто порой не знает, как буквально этот малохольный воспримет слова.
Лейб же вдруг дёргает головой, бормочет что-то по-мекански, не открывая глаз. Вроде спрашивает, где он. И зовёт кого-то… «Рури» – это имя же? У Дайниного отца так звали бабку.
– Ты опять не сдержался. – Мабья не спрашивает, просто отмечает вслух. – Ну и как тебе очередное чужое имя?
Она не может удержаться от укора. И от мыслей: кем Лейбу была эта Рури? Как он её потерял?
– Жмёт, – тихо признаётся Есто. – И зудит.
Он чешет запястье – уже и так всё покрытое красными полосами.
– Ох, Есто! – Мабья в сердцах цокает языком. – Ладно, тащи в дом своего Лейба.
Есто кивает. Уже почти дойдя до крыльца, вдруг говорит на ходу:
– Меня не Гатья сделала.
– А кто?
– Шальрахи. Это он у южан был богом.
Интермедия. Гость
– Дайно! – окликают сбоку.
Там стоит дом, небольшой и старый. Его окружает высокий забор, но веранда всё равно просматривается с улицы – дом на холме.
На веранде – женщина, смуглая и немолодая. Напряжённо выпрямилась, вцепилась в перила, вглядывается. Не знает простых людских правил: если видишь кого-то, кого не должно быть рядом, не зови по имени. Спроси, кто.
Там, откуда родом Дайно, это все знают. Спрашивают у встречного, есть ли у него имя. И, если нет, могут предложить имя того, кого видят, а взамен просить столько, сколько захотят. Всего лишь за имя, за отмеренные крохи силы – разве справедливо? Тот, у кого нет имени, не может не принять сделку. Не может не подчиняться.