— Ты просто исчезнешь, и о тебе перестанут говорить. Твои друзья оставили тебя, Рока. А мои слишком заняты. Убив тебя, мы всем доставим большое удовольствие. Ты мерзавец, доктор.
— Вы дураки.
— Что-что?
— Вы дураки.
— Еще раз, доктор. Люблю разговоры о дураках.
— Иди на хрен, Салинас.
Салинас щелкнул затвором.
— Что ж, послушай меня, доктор. Знаешь, сколько раз мне довелось стрелять за всю войну? Два раза. Не люблю стрельбы, вообще оружия, никогда не носил его при себе, не люблю убивать, я провел всю войну за письменным столом, я — Бумажная Крыса Салинас, верно? меня так прозвали твои друзья, я убрал их одного за другим, разбирал их шифрованные записки, и мои агенты нападали на них из-за угла, они презирали меня, а я их убирал, и так четыре года, но правда в том, что я стрелял только дважды, один раз ночью, в темноте, ни в кого не целясь, а второй раз — в последний день войны, когда я застрелил своего брата
слушай внимательно, мы вошли в госпиталь до прихода армейских частей, мы хотели прикончить всех вас, но вы удрали, так? вы почуяли, откуда ветер дует, сбросили наряды тюремщиков и сбежали, и оставили все как есть, везде койки, даже в коридорах, повсюду больные, но я прекрасно помню, что не слышал ни единого стона, ни единого звука, ничего, мертвая тишина, этого не забыть, каждую ночь, до конца жизни, я буду слышать эту мертвую тишину, там, на койках, лежали наши друзья, мы шли освободить их, и вот пришли, но наткнулись на тишину, потому что у них не было сил стонать, на самом деле они уже не хотели жить, не хотели быть спасенными, вот как было на самом деле, их довели до того, что им оставалось только умереть, они хотели быть не спасенными, а убитыми
я нашел брата на одной из коек, в часовне, он будто видел не меня, а далекий мираж, я заговорил с ним, он не отвечал, непонятно, узнал ли он меня, я склонился к нему, умоляя ответить мне, сказать хоть слово, но глаза его вылезли из орбит, дыхание было невероятно медленным, что-то вроде чудовищно долгой агонии, я склонился к нему и вдруг услышал: «Прошу тебя», сказанное страшно медленно, нечеловеческим усилием, голос, казалось, шел из глубин ада, совсем непохожий на голос брата, у брата был звонкий голос, он говорил как смеялся, но тот голос — это было совсем другое, он медленно произнес: «Прошу тебя», и чуть после: «Убей меня», глаза без всякого выражения, пустые, точно глаза другого человека, тело неподвижно, только лишь невероятно медленное дыхание, вдох, выдох
я сказал, что увезу его прочь, что все закончилось, что теперь я буду заботиться о нем, но он как будто вновь погрузился в свой ад, вернулся откуда пришел, сказал что хотел и провалился в свой кошмар, и что я мог сделать? я задумался, как увезти его прочь, оглянулся в поисках помощи, я должен был увезти его прочь, никаких сомнений, но я не смог двинуться с места, стоял как вкопанный, не знаю, сколько прошло времени, помню одно, что в какой-то момент я обернулся и увидел Бланко, стоящего у соседней койки, с автоматом за спиной, он душил подушкой парня, лежавшего на койке
Бланко рыдал и душил, в тишине капеллы слышались только его всхлипы, а тот парень не дергался, не издавал звуков, уходил из жизни молча, Бланко душил его, как ребенка, потом отбросил подушку и закрыл ему глаза, и поглядел на меня, я глядел на него, а он на меня, и мне хотелось спросить: «Что ты творишь?», но ничего не вышло, и в это время вошел кто-то и сообщил, что прибыла армия, я понял, что пропал, я не хотел, чтобы меня здесь нашли, шаги уже отдавались в коридоре, и тогда я вытащил подушку из-под головы брата, осторожно, и несколько секунд смотрел в эти жуткие глаза, я прижал подушку к его лицу и стал давить, склонившись над братом, я давил ее и чувствовал кости под своими ладонями, такое ни от кого нельзя потребовать, и от меня тоже было нельзя, я не желал сдаваться, но в какой-то момент уступил, плюнул на все, мой брат еще дышал, но уже, как видно, возвращался рассекать воздух в адских глубинах, это было невыносимо, неподвижные глаза, и этот хрип, я смотрел на него и вдруг понял, что кричу, я услышал собственный крик, но словно издалека, словно монотонную, усталую жалобу, я не мог сдержать его, он шел сам по себе, я все еще кричал, когда заметил Бланко, тот стоял рядом, он ничего не говорил, лишь протягивал мне пистолет, пока я кричал, нам было нужно бежать, обоим, он протянул пистолет, я взял, приставил дуло к голове брата, продолжая кричать, и выстрелил.
Посмотри на меня, Рока. Посмотри, я говорю. За всю войну я стрелял два раза. Первый раз — ночью, ни в кого не целясь. Второй раз я стрелял в упор, в своего брата.
Я хочу сказать еще кое-что. Я выстрелю еще один раз, последний. Рока перешел на крик:
— Я ТУТ НИ ПРИ ЧЕМ.
— Ты ни при чем?
— ЭТОТ ГОСПИТАЛЬ, Я ТУТ НИ ПРИ ЧЕМ.
— КАКОГО ЧЕРТА?
— Я ДЕЛАЛ ТО, ЧТО МНЕ ПРИКАЗЫВАЛИ.
— ТЫ…
— МЕНЯ НЕ БЫЛО, КОГДА…
— КАКОГО ХРЕНА ТЫ…
— КЛЯНУСЬ, Я…
— ЭТО БЫЛ ТВОЙ ГОСПИТАЛЬ, УБЛЮДОК.
— МОЙ ГОСПИТАЛЬ?
— ЭТО БЫЛ ТВОЙ ГОСПИТАЛЬ, ТЫ ЛЕЧИЛ ТАМ БОЛЬНЫХ, ТЫ ИХ УБИЛ, ТЫ ИХ ИСКРОМСАЛ НА КУСКИ, ТЕБЕ ПРИВЕЗЛИ БОЛЬНЫХ, И ТЫ ИСКРОМСАЛ ИХ НА КУСКИ…
— Я НИКОГДА…
— МОЛЧАТЬ!
— КЛЯНУСЬ ТЕБЕ, САЛИНАС…
— МОЛЧАТЬ!
— Я НЕ…
— МОЛЧАТЬ!
Салинас направил пистолет на колено Роки. Выстрелил. Колено разлетелось, как перезрелый фрукт. Рока упал навзничь и стал кататься по полу, завывая от боли. Салинас стоял над ним с пистолетом и продолжал кричать:
— Я ПРИКОНЧУ ТЕБЯ, ПОНЯЛ? ТЕБЕ КОНЕЦ, УБЛЮДОК, Я ПРИКОНЧУ ТЕБЯ.
Эль Гурре сделал шаг вперед. Парень у дверей молча наблюдал за происходящим. Салинас кричал, куртка кремового цвета была забрызгана кровью, Салинас кричал странным, стрекочущим голосом, похоже, он рыдал. Или задыхался. Я прикончу тебя, — ревел он. Потом все услышали еще один голос, невозможно тихий:
— Уходите.
Все обернулись и увидели мальчика, стоявшего в другом конце комнаты. В руках он держал ружье, нацеленное на них. Он повторил еще раз, тихо:
— Уходите.
До Нины донесся хриплый голос отца, стонавшего от боли, и следом — голос брата. Она решила, что когда выйдет из подвала, то подойдет к брату и скажет, какой у него прекрасный голос, а он действительно показался ей прекрасным, такой стройный и бесконечно детский, голос, негромко повторивший:
— Уходите.
— НЕТ, КАКОГО ХРЕНА…
— Салинас, это сын.
— КАКОГО ХРЕНА ТЫ ВЫСТУПАЕШЬ?
— Это сын Роки, — объяснил Эль Гурре.
Салинас пробормотал некое ругательство и заорал, что здесь не должно быть никого, НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ НИКОГО, ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ, МНЕ СКАЗАЛИ, ЗДЕСЬ НЕТ НИКОГО, он кричал и не знал, куда направить пистолет, поглядел на Эль Гурре, на парня у дверей, наконец, на мальчика с ружьем и проорал ему, что он — последний болван, что он не выйдет отсюда живым, если не бросит свое проклятое ружье.