— Они тебя не покормили? — издевательски спрашивает нищий, ловко уклоняясь от ударов Прана.
— Ублюдок! — огрызается тот, всхлипывая.
— Такова моя судьба, — равнодушно признает нищий. — Твоя тоже, если я правильно помню.
— Я голоден! Го-ло-ден! — Пран уже почти кричит. — Ты понимаешь, идиот?
— Может быть, тебе попытать счастья еще где-нибудь? — размышляет нищий с выражением лица, означающим, по его представлению, отеческую заботу.
Пран свирепо смотрит на него. Нищий произносит, очень медленно, некий адрес на ювелирном базаре.
— Иди туда, сделай то, о чем тебе скажут, и тебя покормят, — говорит он. — Ручаюсь за это.
— Я должен тебе доверять?
— Или да, или нет, — говорит нищий, пожимая плечами. — Если быть честным, ты должен сказать спасибо, что я с тобой вообще разговариваю, черно-белый засранец. Посмотри на себя. Ты ведь совсем провонял.
С этим не поспоришь. Пран удрученно опускается на землю.
— Со мной там случится что-то плохое?
Нищий размышляет об этом с минуту.
— Да, — говорит он наконец. — Может случиться.
— Вот видишь! — Пран в отчаянии.
— С другой стороны, — раздумывает калека, — кто знает? Может быть, это плохое и есть хорошее.
— Что? Как это? Как это понимать?
— А никак. Немного философии. — Нищий ухмыляется, обнажая корешки разрушенных зубов.
Несмотря на все усилия, Прану не удается больше ничего из него вытянуть. Нищий расчесывает свои струпья. Он выбирает вшей из свалявшихся волос. Он выкрикивает невероятные непристойности продавцам пищи, которые убирают свои товары. Один из них вместо ответа грубо чиркает большим пальцем по зубам.
— Господи всемогущий! — неожиданно выкрикивает нищий, ни к кому определенно не обращаясь. — Ты прав! Ты действительно справедлив!
Пран сверлит его испепеляющим взглядом:
— Ты благодаришь Бога за такую жизнь? Ты псих!
— И ты должен благодарить Бога! — предлагает нищий. — Ведь ты жив. Он дает тебе такую возможность!
Он вращает глазами и, задохнувшись, отхаркивается в пыль. Затем, одним волнообразным движением, перебрасывает высохшие ноги назад, к зловонной канаве, идущей вдоль края улицы, приседает над ней и выдавливает из себя продолговатый кусок дерьма. По завершении операции он ложится на помост и засыпает. Мускулы его уродливого рта расслабляются и обретают поразительную гладкость, спокойствие, которое можно было бы даже описать как благородное.
Боль в кишках заставляет Прана бодрствовать. Он втягивает и мнет живот, надеясь как-то убедить себя, что это пространство может заполниться самостоятельно. Через некоторое время он встает и оглядывается в поисках монет, которые упали из чашки попрошайки, но не может их найти. В последней надежде он роется в мусоре возле заколоченных прилавков, но не находит ничего такого, чего бы уже не съели другие голодные дети или ловкие покрытые язвами неприкасаемые собаки, которые шныряют вокруг в поисках съестного. Удрученный, он ложится рядом с нищим, который храпит басом.
Он старается не думать о том, что случилось с ним. Его отец мертв. Не столь важно, что на деле он не был его отцом. Его отец был англичанин с фотографии, но он тоже мертв. Делает ли это его самого англичанином? Он не чувствует себя англичанином. Он индиец, кашмирский пандит. Его родословная насчитывает века. Он знает, кто он. Он чувствует это.
Голодный и измученный, он старается проанализировать проблему. Ты то, что ты чувствуешь. Или если не так, то ты должен чувствовать себя сообразно тому, что ты есть. Однако если ты — нечто, чего ты не знаешь, как это понять? Каково это ощущение — что ты не тот, кем, по собственному мнению, являешься? Если его матерью была его мать, а отцом — странный англичанин с фотографии, тогда, логически рассуждая, он половинка на половинку, черно-белый. Но он не чувствует ничего общего с этими людьми. Они ненавидят индийцев. Они ненавидят его, это уж наверняка. Он вспоминает взмах бадминтонной ракетки и лицо человека, который пинал его и ругался. Он не таков, как эти люди. Он не думает, что Англия — его дом. Дом — здесь. Здесь, по ту сторону голубой двери.
Он долго плачет и в конце концов забывается беспокойным, непрочным сном.
А город полной жизнью бурлит вокруг него. Неприкасаемые собаки продолжают сопеть в кучах мусора и сточных канавах. Полицейские, воры, гуляки, перевозчики нечистот, тонгаваллы[40], вокзальные носильщики и другие достойные люди занимаются своими ночными делами на улицах, которые местами почти так же оживленны, как днем.