— А мы не можем заменить его, использовать какого-нибудь другого мальчишку? Я уверен, что этот не отвечает нашим требованиям.
Флауэрс подпирает голову руками:
— Он говорит, что этот ему нравится.
— Что ж он к нему тогда не притронулся?
— Откуда мне знать? Он мне ничего не рассказывает. Все, что я знаю, — это что он хочет, чтобы мальчик приходил раз в неделю. На самом деле старый лицемер набрался хладнокровия, чтобы сказать мне, что заинтересован в развитии умственных способностей этого мальчишки.
— Умственных способностей?
— Он так сказал. Он что-то подозревает. Вчера он назвал меня дегенератом — перед всеми остальными! После этого, боюсь, моя карьера может быть разбита вдребезги.
Похоже, ни у кого нет времени на Флауэрса или его карьеру.
Хваджа-сара подходит к вопросу с практической стороны:
— По крайней мере, можно разработать план того, как установить фотокамеру в его кабинете.
— Может, написать письмо? — нервно спрашивает Фотограф. — Думаете, не сработает?
— Нам нужна фотография, — говорит Диван. — Это единственное, чему верят эти ангрези.
Так или иначе, Пран начинает посещать майора Прайвит-Клэмпа каждую неделю. Он надевает школьную форму, декламирует стихи и смотрит, как тот трясется под столом. Пран «раздувает», и «звенит», и получает приказ продолжать в том же духе. Постепенно его английское произношение улучшается, и он выучивает волнующие отрывки из викторианских поэтов — о воинской доблести и священном долге держать клятву. Поэзия сбивает его с толку жесткостью, возвышенным насилием и ритмами езды верхом, но он смутно догадывается, что стихи каким-то образом связаны со значимостью Прайвит-Клэмпа и значимостью англичан в целом, так что с удвоенным усердием он уделяет внимание поэзии, надеясь раскрыть ее тайну.
Тем временем заговорщики пытаются придумать способ внедрить Фотографа в резиденцию, однако, после того как его, ползущего между цветочными клумбами, искусала одна из собак миссис Прайвит-Клэмп, он отказывается снова идти туда. В любом случае, доказывает он, с тех пор как майор (который, по утверждению Флауэрса, снедаем чувством вины за свои пьяные выходки) не притрагивается к Прану, а только подпрыгивает, дергается и издает охотничьи крики, там нечего фотографировать. Их план рушится.
А жизнь дворца продолжается. Наваб все так же то размашисто шагает в зенану, то крадучись выходит обратно, раздавленный и несчастный. Довольным он выглядит только тогда, когда взбирается на любимую белую кобылу по пути на один из нередких парадов, проходящих на фатехпурской площади. В дни парада в его походке появляется упругость, он отдает распоряжения слугам и высокомерно размахивает кнутом.
Чтобы старший брат не перещеголял его с военными парадами, принц Фироз начинает свою долю спектакля. Он предпочел бы провести большую часть года в Европе, но война и политика финансовых ограничений майора Прайвит-Клэмпа словно сговорились задержать его в Индии. Поэтому Фироз крайне зол, но держит себя в руках, сухо заявляя, что если Магомет не может ехать на Ривьеру, то пусть Ривьера приедет к Магомету. Гостям его дома, похоже, нравится перемена декораций. Несколько лет назад принц обустроил свои покои в модном тогда Jugendstil[68]. Теперь в них раздается гулкое эхо: девушки ездят на велосипедах, спортсмены играют в лакросс[69]. Все эти занятия наносят тяжелый урон интерьеру и ведут к отвратительной встрече с майором Прайвит-Клэмпом, который в очередной раз отклоняет просьбу выделить средства для очередной реконструкции.
Фироз, еще более расточительный, чем его брат, является очевидным фаворитом чиновников Раджа. Несмотря на все автомобили, песни и мундиры, наваб остается могольским князем — тем типом традиционного монарха, который мало интересуется ирригацией, топографической съемкой или рациональным распределением сельскохозяйственных ресурсов. Для британских составителей отчетов очевидно, что наваб с большим удовольствием ест из металлического тхали, поставленного на пол, чем из тонкого мейсенского фарфора, который извлекается на свет божий, когда они обедают во дворце. Они подмечают страсть в глазах наваба, когда тот декламирует какой-нибудь куплет на фарси или поворачивает так и эдак эмалированную вещицу. Они знают, что в глубине души он считает их всех досадной, но временной помехой, а восемьдесят лет господства Британии на его земле — всего лишь эпизодом в истории, разворачивающейся под полумесяцем ислама.
68
Jugendstil