Задолго до того, как Пран Натх появился на свет, послали за астрологом. Его усадили под опахалом на тенистой веранде; там он и сидел, попивая сладкий чай и не выпуская из рук футляра с таблицами.
Он ждал очень долго.
Он допил чай. Аккуратно положил футляр на стол перед собой. Угостился фруктами, осторожно очищая их острым ножом. Отказался от чая. Встал и потянулся, удовлетворенно чувствуя, как позвонки с хрустом становятся на места. Отказался от лайм-соды. Крики роженицы разносились по всему саду.
Позднее астролог отправился на короткую прогулку. Нюхал жасмин, наслаждался тенью деревьев. Садовник как раз поливал клумбу нежных белых лилий, и астролог остановился, чтобы похвалить работу. Мали сиял от гордости. Затем оба помолчали, слушая, как хрипы и рыдания из родильных покоев становятся все более мучительными.
Когда солнце нырнуло глубоко за крыши, астрологу предложили прилечь и отдохнуть. Он согласился, но задремать не смог. Несмотря на то что все его благосостояние зависело от рождений и их значения, само событие всегда тревожило его. Кровь и боль. Это было нечто женское, недоступное мужчине — даже тому, кто обучен ведической астрологии Джйотиш, для кого прозрачны были все небесные и земные таинства. Астролог привык думать о рождении как о математическом событии, величественном шествии планет и созвездий сквозь ясно определенные дома и координатные углы безвоздушного пространства. Эта агония, эта беготня служанок, кутерьма и ужас, которые, без сомнения, царили в комнате наверху, — все это было крайне неприятно. Нехорошо было от одной мысли о том, как жестоко сражаются планеты, воздействуя на матку этой несчастной женщины. Астролог всегда представлял себе звездное влияние чем-то эфирным, легковесным.
Затем наступила зловещая тишина. В сгущающейся тьме он напрягал слух, но слышал лишь бесконечный треск насекомых и скрежет попугаев, ссорящихся в листве деревьев. И ничего больше. Ничего человеческого. Вскоре служанка принесла масляную лампу и поставила на стол перед ним. В тот же миг мотыльки стали биться о стеклянные бока светильника.
— Ребенок родился, — сказала служанка с непонятным, торжествующим выражением лица. — Мальчик. Мать умерла.
Астролог безропотно кивнул. Затем посмотрел на часы, открыл футляр, вытащил перо и бумагу и сел за работу.
Карта получалась странной и страшной. Звезды искажали сами себя, принимая пугающие формы. Рисунок влияний, лишенный равновесия, был перекошен в сторону страстей и перемен. Такое распределение аспектов казалось астрологу невозможным. Силы действовали во всех направлениях, пагубные качества Луны и Сатурна предрекали всевозможные катаклизмы. Это была карта смены форм. Карта, полная лжи. Он то и дело сверял результаты с каталогом, покрывая расчетами лист бумаги в коричневых пятнах.
Будущее мальчика было туманным. Астролог не мог предсказать ничего из обычных вещей — продолжительность жизни, брачные перспективы, богатство. Рисунки рождались только для того, чтобы померкнуть, когда он начинал размышлять над следующим значением конъюнкций. Планеты словно летели сквозь дома, колеблясь между благоприятными и вредоносными положениями. Грозди возможностей возникали и распадались. Никогда прежде чтение карты не заводило его в такой тупик.
Возможно (хотя он не рискнул бы поклясться), через хаос вел какой-то путь. Если так, то это был, несомненно, причудливый путь. Как могут столько иллюзий вести к обратному, к рассеянию иллюзий? Он поднял глаза к освещенному квадрату окна над головой. Этого ребенка ждут страдания и потери. Сможет ли он сказать об этом отцу? Отцу, который в эту минуту оплакивает жену. Вокруг лампы на столе высилась горка из обугленных мотыльков. Астролог подумал о мертвой женщине и содрогнулся.
Когда служанка вернулась, она застала его над новой, аккуратной картой, рисующей новорожденному утешительное будущее — долгую жизнь, множество сыновей и удачу в делах. Разорванные куски первого гороскопа астролог убрал с глаз долой, в футляр.
Когда астролог принес ему карту новорожденного сына, пандит Раздан был удовлетворен, хотя всем известно, что астрологи говорят то, что от них хотят услышать. Но Анджали было не обмануть. Как только она увидела белокожего младенца, она поняла, что звезды над ним — дурные.
Дитя пищало и пускало пузыри, рассыльный мчался за жрецом, а повитухи сжигали кровавые простыни в саду. Казалось, никто не уделил покойной должного внимания и не испытывал ничего, кроме желания побыстрее избавиться от ее тела. Эта девушка была аномалией, раздражителем для хорошо отлаженного домашнего уклада. Теперь, по негласному уговору, с ней обходились как с видением, временным феноменом, который попросту улетучился.