– Ты меня не бросаешь, – его язык заплетается, кажется, словно его лихорадит.
– Заткнись, иначе точно окажешься в сугробе, – огрызаюсь я, несмотря на то, что мои губы еще горят от соприкосновения с его губами, а в животе приятно пульсирует тягучей, сладкой болью.
– Как скажешь, – он замолкает, а потом внезапно отпускает меня. Алекс собирает свои последние силы и идет вперед.
Я плетусь следом, думая о том, что в любой момент он свалится из-за потери крови. Все его красивое лицо изуродовано синяками и ссадинами. В горле саднит, когда мы оказываемся перед дверью Содержательного дома.
Алекс негромко стучит. Через мгновение дверь распахивается, и я вижу вооруженного Тревиса. Он испуганно озирается на Алекса, а затем переводит взгляд на меня. В его взгляде я читаю тревогу. Тревис кивает, давая понять, чтобы мы быстрее заходили в дом. Алекс поворачивается ко мне. Наши глаза встречаются, мне кажется, что Алекс хочет мне что-то сказать, но его губы не шевелятся. Безлицый протягивает мне руку.
Я поддаюсь вперед и хватаю его. Мы заходим в дом, Тревис закрывает за нами дверь. В доме тихо, такое чувство, будто здесь вовсе никого нет.
– Ева… – Тревис нарушает тишину, я поворачиваюсь к нему, но затем чувствую, что Алекс сильнее стискивает мою руку.
Я слышу тяжелые шаги. Топот нескольких людей.
– Мне очень жаль, – произносит Тревис, но я недоумеваю, о чем он говорит.
– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я, но шаги приближаются, а затем все стихает.
Я смотрю на Тревиса, который стремительно избегает моего взгляда, он наклоняет голову в сторону.
Я поворачиваюсь и вижу ее.
Свою спящую на носилках сестру.
В крови.
Мертвую.
– Рейчел, – мои глаза расширяются. – Что вы сделали с ней? – я отпускаю руку Алекса и подбегаю к ее безжизненному телу. – Рейчел!
Слезы вырываются наружу, взгляд затуманивается, а голос срывается на крик, который, как я уверена, слышен даже в бункере.
– Рейчел! Рейчел! – мои руки трясутся над ее телом, белые простыни в крови внизу живота.
Я замечаю, как кто-то подает голос, но не слышу слов.
– Не умирай, милая, не умирай, – голову пронзает острая боль, когда приходит понимание того, что она уже мертва.
Сзади меня кто-то цепляет за локти, пытаясь убрать подальше. Я поворачиваюсь и вижу лицо Михаила.
– Это ты сделал! – я кидаюсь на мужчину и начинаю его бить по лицу, пуская в ход кулаки и ногти.
– Успокоительное немедленно! – кричит Тревис.
Руки Алекса скользят по моей талии, он пытается оттащить меня от Михаила, который прикрывается руками.
– Это ты убил ее! – ору я на Михаила.
Алекс сильнее сжимает меня, я бы хотела знать, откуда у него еще берутся на это силы, но это не самое важное. Безлицый пытается что-то шептать мне на ухо, чтобы я успокоилась, но я его не слышу, я даже не хочу его слышать.
Алекс утаскивает меня, но я начинаю вырываться. Брыкаюсь и ударяю Михаила ногами, крича при этом что-то неразборчивое.
– Ублюдок! – плюю прямо в лицо Михаилу, чувствуя при этом невероятную ярость.
– Уберите ее отсюда! – подзывает Тревис.
Несколько мужчин подхватывают меня. Один из них расстегивает мою куртку, мужчины с трудом удерживают меня, но мне не хватает силы, чтобы высвободиться. В одно мгновение с меня слетает куртка, мужчина со шприцом в зубах закатывает рукава моего свитера, а затем ставит мне укол.
Я чувствую, как успокоительное растекается под кожей. В одно мгновение и все лица исчезают, в глазах темнеет, голова начинает кружиться, лишь женский голос еле слышно шепчет:
– Завтра будет новый день.
9
Я очень редко думаю о том, каким все было раньше. До Великой войны, применения ядерного оружия и создания Резерваций. Нам не говорили об этом на уроках истории, но отец однажды раскрыл мне тайну. Вокруг была свобода, а из-за войны Запада и Севера погибло так много людей, что пришлось выживать посредством жертв. Прошло более ста лет с начала войны, но Западная резервация считается самой убогой из всех. У нас не осталось ничего, кроме наших имен. Нет даже собственного языка, который должен был бы хоть как-то сохраниться. Северяне сделали все, чтобы обезопасить себя.
Они лишили нас наследия.
Темнота такая глубокая, а тишина оглушающая. Я лежу, как будто в пропасти. Очень-очень долго. До меня порой доносятся голоса, но никак не удается разобрать слов, а уж тем более кому они принадлежат. В горле саднит, хочется пить, но не могу даже пошевелиться. Веки слишком тяжелые, чтобы их поднять. Я хочу попросить воды, но вместо звука получается мычание. Спустя мгновение длинною в вечность, я чувствую покалывание в руке, а затем меня вновь окутывает тьма, что намного гуще прежней.
– Это глупо, знаешь ли, – говорит Рейчел, когда мы сидим на детской площадке во дворе школы.
– Что именно? – спрашиваю я, косясь в сторону на других детей.
– Учеба, домашка. Я бы не хотела всю жизнь просиживать в кабинете и целовать задницу комиссарам, когда те нагрянут с внезапным визитом, – Рейчел едва качается на качелях, она скидывает свои туфли без каблуков и зарывается ногами в песок.
Ее волосы едва теребит ветер, доносящий до нас голоса других ребят, играющих на площадке во время перемены.
– Но ведь никто не говорит, что именно так будет, ты сможешь быть тем, кем захочешь, разве нет? – я озираюсь вокруг в надежде, что поблизости нет никого, кто мог бы подслушать.
Рейчел тяжело вздыхает, она поворачивается ко мне, и наши глаза встречаются.
– Как же ты наивна, Ева, – она полностью сосредоточена, улыбка сползает с ее лица. – Мы не можем быть теми, кем пожелаем. Этот мир – безумие. Мы живем так, как нам приказали. Все, что мы можем: выбирать между стенами и клеткой.
Буквально спустя месяц после этого разговора, отец расписал всю мою дальнейшую жизнь. Где мне предстоит работать, за кого я выйду замуж. Это было моим самым огромным разочарованием. Моим будущим мужем не был Дин Уэсли, в которого я была тайно влюблена с тринадцати лет.
Тогда-то я и поняла, что сестра была права, выбора у нас нет. Мы можем быть лишь теми, кем уже являемся, а если мы хотим измениться, поменять форму, иметь больше того, что имеем, от нас не останется даже воспоминаний, лишь пятно на чьей-нибудь совести.
– Зачем ты здесь? – незнакомый женский голос вырывает меня из сна, я хочу открыть глаза, но они словно свинцом налились.
– Я хочу знать, как она, – надменный голос Алекса заставляет все мои внутренности сжаться, в его голосе слышны нотки злости.
– В порядке, иначе, меня бы здесь не было, – отвечает женщина.
– «Иначе» уже получилось с ее сестрой, – огрызается Алекс.
Я слышу его отдаляющиеся шаги, мое сердце начинает бешено колотиться. Скрепит стул, а затем раздаются звуки цокающих каблуков.
– Не нужно показывать мне свой характер, Александр. Я знаю о тебе все до мельчайших подробностей.
– Зачем Вы делаете это? Она слабая, это в конец сломает ее.
– Просто выполняй свою работу и не задавай лишних вопросов, – она не кричит, не приказывает, но ясно настаивает на своем.
Я забываю о дыхании, пытаясь уловить каждую деталь их разговора.
– Вы можете выбрать кого-нибудь другого в любое время.
– Этот вопрос не обсуждается, – повышает голос женщина, и Алекс замолкает. – Она уже задействована, отступать не имеет смысла. Все уже давным-давно решено.
Я чувствую сильную жажду. Мне хочется пить. Свет режет мне глаза, поэтому я щурюсь. Передо мной мелькают фигуры каких-то людей, они оживленно общаются между собой.
– Ева? Смотрите, она проснулась! – Жанна что-то мельтешит, я чувствую приятный трепет в области груди. Она подзывает всех вокруг. В нос забивается сладкий запах духов.