Ёй: В каком смысле – кончил?
Ой: Однако ж, сестрица! Дура какая… Ведь в озере не утонешь – там можно только утопить. И выпрыгнув из окна, тоже не расшибёшься о твердь земную. Внизу травка мягкая, да и братец Ай давеча сам признал: высота не для взлёта. Разве что в петлю…
Ёй: В петлю он не голову – руки-ноги сунул, через край переполненный страстями, кои со страданиями спутал в приступе нечаянной гордыни.
Ой: От этого не кончают. Каков же был его конец? Просто сгораю от любопытства. Не от стыда ли сгорел, что надежды не сбылись?!
Ай: Кто сказал о крушении надежд? Не я, во всяком случае.
Ой: Так не томи уж. Разве он не кончил там свой путь земной?
Ай: Ты, братец Ой, оглянись вокруг себя. Мошка едва-едва проснулась. Комарик ещё кровушку человечью не пил. Думать прежде надо, чем языком своим глупым трёхать! Времени-то сколько утекло?!
Ой: Как же мне прикажешь думать, ежели я здесь, с вами, а головушка моя там, уже в могилку схоронена? Сам лучше своей забубённой пораскинь!
Ёй: Так, братцы, либо рассказывайте – либо я пошла. Некогда мне с вами рассиживаться. Вместо того чтобы языками тут с вами перетирать, я лучше пару годков себе намою в озере.
Ой: Ты б, сестрица, поостереглась. В небесной канцелярии прознают – пеню какую начислят.
Ёй: Как-нибудь уж без твоих советов обойдусь. Оштрафуют на год, а я намою себя на дюжину – другую. Вот и считай – математик хренов. Если ты не заложишь меня – никто там и не чухнется. Делать им больше нечего, как за нами, мелочью пузатой, подглядывать с таких высот. Себе дороже.
Ай: Будет вам свары на пустом месте разводить. А ты, сестрица Ёй, даже не представляешь себе, насколько ты без малого – самоё провидение. Так что я, пожалуй, и о венце с концом и конце с венцом поведаю, но коротко, а вам судить. Но это уже совершенно иная история.
Ёй: Ладно уж цену себе набивать. Валяй свою историю – иную.
Ай: Жил-был мой герой в ладах с самим собой хотя недолго, зато богато и распутно. Счастливо, можно сказать. Многие завидовали. Да разве вы не читали в газетах?! История эта много шуму в обществе земном наделала в своё время. И название передовицы было такое запоминающееся – «Часовых дел мастер и его будильник».
Ой: Нет, не читал и, увы, не слыхал даже. А то бы непременно вспомнил и не переспрашивал.
Ай: Перескажу, впрочем, вкратце, если перебивать не будете.
Ёй: Я слыхала! И читала, кстати. Мне и рассказывать, потому как люблю всякие истории про часы и часовщиков.
Ой: Да уж – помню твою историю с часами и кукушкой, в них издохшей.
Ай: Да будет вам уже! Что, в той жизни не наспорились?
Ёй: А чего он?!
Ой: Ничего! Вызвалась рассказывать – так говори уж, и чтоб без намёков всяких там, кривых.
Ай: В самом деле, будь так любезна. А мы, пожалуй, послушаем да подправим.
Ой: Во-во! Ты рассказывай – я провидеть буду, а братец Ай пускай рассудит, кто прозорливее из нас двоих.
Ёй: Жил-был умный мальчик на свете, и полагал он себя умнее других мальчиков, а ещё у того мальчика была мечта: стать часовых, стало быть, дел мастером. Однажды, когда папы с мамой не было дома, он взял их будильник и разобрал на части. А потом, как ни старался собрать, ничего у него не получалось: то колёсики лишние, то не хватает ему шестерёнок, а главное, не ходит будильник своим мерным ходом. А если стрелки крутишь пальцем – то не звонит. Испугался, плохиш, что сломал вещь, и никому о шкоде своей слова не молвит. Сам не ест, гулять во двор не ходит, в игрушки не играет. Знай только, упрямец, каждую минуту пальцем по циферблату водит. Стрелку подведёт – и трезвонит, подражая губами будильнику.
Ай: Эх, мозги твои куриные! Читать, сестричка, читала, даже слова запомнила и сложила, а в толк так и не взяла. Таков был наш банкир Казановских. С той только разницей, что механизм его часиков работал исправно, да вот за давностью привычки его шаловливый пальчик стрелки переводит то вперёд, а то назад – и никто его за руку поймать не может.
Ей: Вот так-то. А ты, братец Ой, спрашиваешь ещё, не от стыда ли сгорел. Такие не горят. И не тонут.