Ой: И что?
Ай: Что – и? Ничего даже и не – и! Тут рук не рубят, это там – и руки, и иные конечности отсекают.
Ой: Так каков конец-то? Не пойму никак я ваших словесов.
Ай: Конец совсем не тот, что ты мог подумать сгоряча. Я же предупреждал. Тут совершенно иная история, причём глупая-преглупая, как и многое в нашей бестолковой жизни. Одним словом – беда.
Ей: Страшно люблю бедовые истории. Пожалуй, ещё послушаю. Пока то да сё… Вон, кстати, поглядите: копошатся на краю могилки – речи всякие хорошие произносят. Даже гроб в землю не опускали. Прощаются – никак проститься не могут. Чудной народец, как поглядишь со стороны. Поминай теперь – не поминай, а нам всё равно. Страсти перегорели. Мёртвые чувств не имут.
Ой: Да уж, сестрица Ёй. И не говори…
Ей: А что наш Казановских? Наконец хотелось бы услышать и понять, в чём соль-то – в чём удел судьбы его короткой.
Ай: Да весь сказ тут в двух словах. Был человек – нет человека. Оказия тому виной.
Ой: Ну – и?
Ай: Вот тебе и – и! Беда.
Ой: Шёл, что ли, ни о чём плохом не думал – вдруг сосулька…
Ей: Прямо с крыши – да на голову? Таков конец его провидишь, что ль?
Ой: Конечно, нет. Поднял голову и смотрит: сосулька от крыши отрывается и падает.
Ей: Казановских падает?!
Ой: Тьфу ты! Какой Казановских?! Сосулька – падает. Со-су-ль-ка. А Казановских в сторону отступил и – оступился. Поскользнулся и упал. А сосулька – та в другой стороне упала.
Ей: Насмерть?!
Ой: Кто на смерть?
Ей: Ну не сосулька же! Понятно, что Казановских расшибся – насмерть.
Ой: Экая нетерпеливая! Просто ушиб копчик. Встал, потёр ссадину, отряхнулся и пошёл своей дорогой, – озираясь. Точно бы запомнить хотел то нехорошее место – на будущее узелок на память завязать.
Ей: И что в том такого? Я не слыхала, чтоб от памяти кто мог копыта отбросить.
Ой: А сама-то что – не от того ли, что без памяти, без любви, богу душу отдала?!
Ёй: Хватит уж попрекать! Сам-то в зеркало давно гляделся?
Ай: Так, оба – цыц, если хотите услышать конец!
Ёй: А что слышать, ежели ты, братец Ай, ничего не рассказываешь? Идёт, значит, твой. Голову задрал и под ноги не смотрит. А там в земле люк открытый…
Ой: Преисподнюю провидишь ему? Ишь ты что творится-то, а?! Разверзлась-таки землица – прямо под ногами!!!
Ёй: Какой в преисподнюю?! Куриные мозги! Соображать надо! Колодец канализационный…
Ой: А-а-а…
Ёй: Вот тебе и – а!
Ой: Угодил-таки! Разбился, захлебнулся, задохнулся – всё разом в тех сточных нечистотах? Какой ужас! Но разве так бывает?
Ёй: Знаешь, поживёшь, насмотришься всякого, так и думаешь, что ещё и не такое бывает на этом… то бишь – том уже свете.
Ой: Сочувствую тебе, братец Ай. Такое претерпеть…
Ёй: Едва.
Ой: Что едва?
Ёй: Не беги, говорят тебе, впереди рассказа, когда я прозреваю. А ежели не хочешь слушать – так не слушай.
Ой: Да как же тебя слушать-то, сестрица Ёй, ежели ты не рассказываешь.
Ёй: Я говорю, а ты не слышишь, – едва, говорю, не угодил.
Ой: Так он не свалился, что ль, в колодец?
Ёй: Такие люди просто так не падают. Не простофиля был наш Казановских! Занёс уж было ногу над бездной – какой-то прохожий зевака схватил за плечо и отвратил. Спасибо сказать даже не успел – вдруг как шандарахнет что-то посредь ясного белого дня. Аж воздух задрожал. Казановских с испугу волчком и завертелся. Думал, быть может, стрельнул кто в него…
Ой: Молнией шаровой?
Ёй: Нет, не молния, не гром. И даже не киллер. Просто водила, видать, сэкономил на бензинчике. Заправил свою колымагу какой-то дрянью – вот и не переварил карбюратор коктейль из бурды с водицей.
Ой: Кажется, я начинаю подозревать, к чему история сия с неизбежностью клонится.
Ёй: Ну раз догадливый такой, так прозревай глубже, а мы послушаем.