Дядя с нескрываемым выражением любопытства в глазах подглядывал за племянником, и его губы тоже осветила всё понимающая улыбка. Меж тем он отвечал:
– Али не адъютант. И каблуками щёлкать не приучен. Даже не денщик. Он обычный слуга. Слуга всевышнего. Али меня за бога почитает, а это, знаешь ли, совершенно иное.
– Ну, вы-то для него и в самом деле как сам господь…
– Ты знаешь, Аркаша, что я имею в виду.
Аркадий Наумыч всё с тем же задумчивым видом отложил в сторону конверт. Щёлкнул портсигар, щёлкнула зажигалка, и облачко дыма в свете дрожащего пламени свечей потянулось к жерлу камина. Закурив, он взял в руки бокал с коньяком и пригубил.
– А впрочем, – говорит Яков Филиппович, обращаясь к племяннику, – так, без электричества, даже лучше. Соответствующе обстоятельствам.
– Каким обстоятельствам?! – Встрепенулся вдруг Аркадий Наумыч.
– Жаль только, что музыканта не позвали.
– Какого ещё музыканта?!
– На будущее, – заметил Яков Филиппович, и в его голосе зазвучало нечто такое, что не могло не успокаивать мятежных чувств тревогу, – надо бы приглашать пианиста, чтоб сопровождал вечера соответствующей обстоятельствам музыкой, и обязательно при свечах. С выключенным светом. Где только найти такого, чтоб слепой да глухой разом был, а музыку кожей чувствовал? Так что дождь и гроза с молнией, за неимением более щадящего нервы аккомпанемента, весьма и весьма соответствуют…
– Нет, я, конечно, поищу слепого музыканта, но ещё чтоб глухой…
– Оставь! Пустое. Это я так, к слову сказал.
– Дядя, вам нездоровится?
– Мне – нездоровится?! Ха! Да я не помню, когда бы чувствовал себя лучше. Я не здоров, как бык, я любого быка здоровее!
Честно говоря, будучи посвящённым в тайны образа его жизни, трудно было не признать правоту этих самонадеянных слов. Можно, впрочем, только мечтать: за восьмой десяток хорошо перевалило, а ему хоть бы хны – и даже к девкам бегает. Такое впечатление, будто с годами он становится не только умнее и выдержаннее, но и крепче. Вот только настроение духа подкачать бы.
– Все, кто был близок мне, ушли – или одной ногой уже там, за чертой. – Голос дяди звучал заунывнее осеннего ветра, что завывал за чёрным оконным стеклом. – Никого не осталось на всём белом свете. Один ты родной. Тревожно мне.
Лицо генерала, в свете дрожащего огня, ожило движением черт да бегом теней.
Яков Филиппович отсёк гильотиной кончик сигары, опалил его по краям, затем смочил в бокале с коньяком и, вставив в рот, принялся, причмокивая, медленно раскуривать с толстого конца.
Большая сигара долго курится, обстоятельно, как и слова, которые требуют, чтоб не только слушали, но и чтоб с душевным трепетом внимали им, ибо суть не в словах, а в том, что за словами кроется.
– Ты задумал… принять приглашение, да? – наконец прервал старик затянувшееся молчание.
– Софья Андревна – женщина ангельского образа…
– Забудь!
– Что забыть?
– Забудь даже думать!
– Вы меня пугаете, дядя.
– Я с Софьей Андревной связан тесно – пожизненным договором, и каждый своё слово блюдёт пуще, нежели генералиссимус собственный мундир. Как видишь, жив и даже преуспеваю, а иные – сам знаешь, на какой свалке жизни нашли себе приют. На кладбище.
– Дядя, я не понимаю.
– Каждый человек ведёт свою собственную игру, но с Софьей Андревной я бы тебе играть не советовал. По трём приоткрывшимся случайному взгляду картам разгадывать пасьянсы, которые она раскладывает… нет, не нам, топтателям землицы родимой. Оставь надежды всяк глядящий в её зелёные глаза.
– Скажите мне, дядя, прямо, к чему вы клоните?
– В душеприказчики я не нанимался, ни в духовники… Я больше делами земными интересуюсь. И тебе того советую. Поэтому очень долго живу, так долго, что уже боюсь и задаться вопросом, а где же заблудила моя безносая карга с клюкой? Во всяком случае, Софья Андревна всегда уверяла, что если горбатая стучит в дверь, то эту дверь не следует открывать. Постучит, да так ни с чем и уберётся восвояси. И чем дольше живу, чем дольше знаюсь с Софьей Андревной, тем больше веры её словам… Я-то договор скрепил, но вглядывался ли тогда, с кем подписывал да каковы его условия? Не напрасно сказывают сведущие люди, будто в каждой женщине свой бес сидит, а в каждом человеке – свой бог.
– Да полноте!
– То-то и оно! Зачем просить у бога того, чего можно спросить с завхоза?!
Генерал невольно усмехнулся.
– Не твоя вина – беда, что ты даже вообразить не можешь, как это выпасть из своего времени и остаться один на один с самим собой пред ликом вечности.