– Роман закончился?
– Да, Жанна его бросила, а он так распереживался, что после разрыва с Жанной выбросил из сердца заодно и Лёлю. И кто кого, скажите мне, тут насиловал?!
Софья Андреевна, придав лёгкую кривизну банту уст своих, чуть допустила искорки в зелень глаз – и ожила саркастическим любопытством на лице.
– Теперь же, после всего, что случилось с Русланом Казановских, – генерал спешил высловить свои благородные помыслы, – я чувствую себя ответственным за его судьбу.
Она позволила себе лёгкий смешок и говорит:
– Не долее, как три дня тому назад, сей робкий мальчик стоял посреди улицы передо мной на коленях, не стесняясь толпы зевак, каялся и умолял. Он едва не напугал меня своей страстностью.
– Убью! – сжав кулаки, с жаром воскликнул Аркадий Наумыч.
– Это уж как вам угодно будет.
– Могу только представить, что он вам наговорил!
– Нет, не можете. Даже не представляете. Он мечтал о том, чтобы это была я – та, которая пришла к нему в ночи и изнасиловала.
– Он что, совсем с ума сошёл?!
– Я бы так не стала утверждать. Вы знаете, что я в самом деле могу изнасиловать, а иногда именно таким образом и поступаю, когда это считаю для себя полезным. Но насилие претит моим чувствам и противно убеждениям.
– Если я вам по секрету признаюсь, – Аркадий Наумыч пытается вглядеться прямо в глаза ей, – что я тоже мечтал бы, чтоб вы меня изнасиловали, то не обижу ли я вас таким своим откровенным признанием?
– Я подумаю над вашим предложением, – усмехнулась Софья Андреевна, не оставляя ему и намёка на надежду. И вдруг впервые позволила себе волнительные шероховатости в ровном тоне голоса, совершенно бесстрастном до сего мгновения: – Ваш главный враг – вы сам себе и есть.
– Это почему же?
– Если не в состоянии познавать мир, – опять впадая в состояние отчуждённой задумчивости, молвит Софья Андреевна, как будто бы рассуждая про себя, – то хотя бы создай свой собственный убогий мирок и не млей, ежели где чуть что зашебаршит в прошлогодней пожухлой листве. – И вдруг спросила Софья Андреевна: – Ведь вы, генерал, кажется, даже не мечтатель?
– Ещё какой мечтатель, когда думаю о вас!
– Ну, в данном случае, это уже – ваше наказание… – лёгкая улыбка тронула завязь её уст, и Софья Андреевна, очевидно утратив интерес к разговору, обратила взгляд к сцене, задёрнутой бархатным красным занавесом с горчичного цвета подолом. – Впрочем, давайте помолчим. Всё только начинается.
Раздался третий звонок.
В зале воцарилась напряжённая тишина, точно бы все замерли в предвкушении того момента, когда начнёт мягко гаснуть свет. Пауза затягивалась. И Аркадий Наумыч вдруг вспомнил о программке, которую нервно мял в руках, так и не заглянув в неё даже краем глаза.
Но только лишь, поёрзав, разместился с удобством в своём большом мягком кресле и раскрыл программку, как погас свет – и внезапно хоть глаз коли.
– Вот тебе раз! – возроптал от неожиданности Аркадий Наумыч, едва не испугавшись темноты и тишины. И щёлкнул зажигалкой, чтоб в свете дрожащего язычка пламени разглядеть там название спектакля и хоть по верхам, да пробежать глазами колонку с действующими лицами.
– Помолчите, – упокоила его Софья Андреевна, не скрывая раздражения. – И погасите, будьте столь любезны, своё кресало.
– Так темно же!
– Слушайте же: представление началось! Вы мешаете.
– Извините, я не подумал.
– И научитесь вести себя прилично в моём присутствии. Театр – это вам не казарма.
И он смущённо покосился, да и притих. В полуметре не то что лица не разглядеть, а бледное пятно не узришь на фоне горчичного бархата задрапированных стен.
Темно. Тихо. Время тянется медленно – и ничего не происходит.
Любопытство заразно, подобно вирусу, и потому оно неизменно берёт верх над всеми прочими чувствами, которыми наполнен человек едва не до самых краёв своего существа. И генерала уже начинало разбирать – любопытством, а что там, дескать, на сцене будет, когда поднимут занавес и вспыхнут софиты. Он сам начинал осознавать себя толикой начинающегося на подмостках действа, вдруг вспомнив слова классика: театр – это жизнь, и все мы в ней – актёры.
Ни шороха, ни вздоха. Таким должен был быть весь мир наш накануне вселенского взрыва, породившего самоё жизнь… И тут внезапно, вместо взрыва, будто скрип какой в тишине – кто-то где-то скребёт, то ли чешется, то ли скоблит, то ли точит или грызёт
Лифт в преисподнюю
Трагедия
Как знать, что – небо, что – земля?