Звонит телефон: долго, нудно. Замолкает.
Тишина.
Звонит телефон: долго, нудно. Замолкает.
Тишина.
Звонит телефон: долго, нудно. Замолкает.
Тишина.
Звонит телефон: долго, нудно. Звонок обрывается – и тут же опять звонит. Обрывается звонок – звонит. Звонит – звонит – звонит.
Звонит второй телефон, третий.
Безумолку.
Трио надрывается, как будто невидимый дирижёр за сценой размахивает без устали палочкой, нагнетая, убыстряя, взвинчивая до безумия сумасшедшую какофонию.
И вдруг тишина.
И вот по коридору уже бежит эхо сразу от нескольких пар каблуков.
Эхо высокое: Генерал назначил себя главнокомандующим и уехал воевать вселенское зло.
Эхо низкое: С таким успехом можно зайца назначить вагоновожатым.
Эхо дуэтом в терцию: Впустив в мир зло, должно понимать, что оно не уйдёт из мира не солоно хлебавши, кроме как заземлившись через чью-либо заячью душонку.
Эхо дуэтом, взяв квинту: И жди, что семена будут посеяны и злаками беды да горя взойдут на ниве, окроплённые горько-солёными слезами.
Многоголосье: Земля – это рай, воздух в котором испортили люди. Познаешь тот рай, лишь побывав в аду, в который сам себя человек и опускает.
Эхо смолкает. Наступает тишина – мёртвая. За окном полыхает кровавая заря, и кабинет окутывают сумерки – всё гуще и гуще.
Средь оглушительной тишины в полном мраке вдруг явственно слышно, как кто-то поскрёбывает в углу. И точит, и точит, и точит…
ЗАНАВЕС
медленно опускается
Генерал и его мыша
Театральный разъезд
Не называй её небесной
И у земли не отнимай!
Николай Филиппович Павлов
Под оглушительные аплодисменты зала, которые наверняка были слышны вне стен здания театра, достигши даже ушей скучающих от безделья водителей двух представительских автомобилей, что нудились у театрального разъезда, Аркадий Наумыч вскакивает в негодовании с места, и восклицает так гневно, что едва не перекрывает своим командным голосом овации:
– Можно подумать, быть генералом – постыдное дело!
Аркадий Наумыч не помнил, когда бы последний раз в своей жизни он так краснел от негодования, и чувство жжения по самой кромке ушей и горение щёк совершенно не смущало его. Праведный позор – как праведный гнев. Он пылал изнутри, и бесчестья красок загар не в мочи был притушить даже густой сумрак, окутавший ложу.
Трудно сказать, слышали в партере его слова или нет. А ежели расслышали, то кто же они и сколько их было – тех, разумеется, у кого столь чутки уши, чтоб услышать, как поскрёбывает мыша в углу генеральского кабинета?!
Поднялся занавес, и воссияла сцена в огнях софитов.
Актёры выходили под крики «Браво!» и кланялись – кланялись, казалось, в направлении ложи. При взгляде снизу вверх можно было подумать, будто в затемнённой ложе почивают на лаврах драматург и режиссёр сего представления. В чём-то, должно быть, зрители были не так уж и неправы, особенно, если вывернуть слова наизнанку да передёрнуть их смыслы.
– Скажи, какой генерал бравый, а?!
А к какому из двух, однако ж, генералов обращены её обидные слова?
Софья Андреевна бросила с размаху на сцену букет, который преподнёс ей от всего сердца Аркадий Наумыч при свидании. Казалось, она напрочь растоптала его чувства, всколыхнувшиеся было в нечаянной надежде, и он не понимал, отчего же так случилось вдруг, но стоял, ожидая продолжения скандала.
– Браво! Брависсимо!!! – воскликнула она.
Генерал на сцене поймал на лету букет и, послав в ответ широким жестом воздушный поцелуй, склонился в бесконечно нижайшем поклоне.
На сцену летели цветы – точно бы с небес падали снежки, образуя пёстрые благоухающие сугробы. В театральном зале поднималась живая волна – под бравурные крики, свист и шквал аплодисментов актёры неистово кланялись, впервые, может статься, встретившись в своей артистической карьере с таким небывалым успехом. Глаза лучились.
Поистине, это был фурор: зрительный зал, словно обезумев, неистовствовал от восторга.
Круто развернувшись, Аркадий Наумыч двинулся было в гневном порыве к выходу из ложи, когда услышал в спину:
– Генерал и его верная мыша – как славно, не правда ли?!
Решительно ухватившись рукой за бронзовую ручку, так и застыл он вполоборота при выходе из ложи, отвернув голову и гордо откинув назад вороные пряди волос. Должно быть, он полагал, что в этот момент он чертовски красив и необыкновенно импозантен, а главное, горд наперекор судьбе. Всем своим видом говорил генерал, будто генералы никогда не сдаются на милость врагам, но враг генерала пленяет коварством, как порой шестёрка бьёт туза.