– Да что вы мне голову морочите? – вышел из оцепенения генерал и шагнул было через порог.
Швейцар толкнул его в грудь рукой и с силой захлопнул перед самым носом дверь. И был таков.
Аркадий Наумыч растерзал бы швейцара, даром что у того тоже сродственные лампасы на штанах. И убил бы, долго не раздумывая, – прямо из пистолета изрешетил бы. Да вот дверь не отзывалась на удары кулаком, а терпеть ему – уже невмоготу, и он, пнув напоследок дверь ещё разок, вприпрыжку, чтоб ненароком не обмочиться, поскакал через ступеньку вниз, потом рысцой побежал по дорожке за угол.
Там рос могучий дуб, один единственный на всю округу, и под покровом паветви зеленел лысеющий газон.
Аркадий Наумыч пристроился к огромному корявому стволу в два обхвата. В тени дуба рассвет от уличных фонарей не вполне занялся, а тот фонарь, что за углом скрывался, вдруг потух – и едва не кромешная ночь покрыла сквер. Чертыхнувшись, с мучительным усилием удерживая изнутри себя напор, генерал на ощупь расстегнул непослушную молнию и кое-как направил шипящую струю на корни дерева, чуть замочив пенистыми брызгами мысики туфель.
– Ф-фух! – выдохнул он, чувствуя не столько даже облегчение, сколько истинное наслаждение.
Где-то вверху будто окно зажглось – то выглянула из-за туч полная луна, уронив толику рассеянного света. Заблестела искорками трава.
Он отнял руку от ребристого ствола, о который опирался, чтобы не упасть от слабости, внезапно охватившей всё его существо, выпрямился и отступил на шаг, опасаясь, как бы брызги не испортили отутюженной глади брюк выходного костюма.
Зонт подмышкой стеснял движения, придавливая к рёбрам кобуру, с пистолетом в ней. Запрокинул голову вверх и долго испражнялся от обременения, которое вдруг едва не довело его до полного безумия. Над головой раскинулись корявые ветви могучего дуба, готовые вскоре избавиться от пожухлой листвы. Жизнь в этот миг показалась ему прекрасной, как никогда прежде. Как мало надо человеку для счастья!
Отчего-то вдруг вспомнилось, как по молодости однажды поехал с дядей на охоту. Завалили кабанчика. Пока повар свежует тушу, сами парятся в баньке. И дядя вспоминает, побивая себя берёзовым веником по бокам, как по молодости своей отправился со своим уже покойным дядей на охоту. Сидят у костра, байки травят. Дядя дяде и говорит: схожу-ка, дескать, до ветру. Отошёл в лесок. Присел за кусток. Спустил штаны и кряхтит. Тужится, а не может – травинка щекочет по голой заднице и отвлекает. Никак не сосредоточиться на большом деле. Махнул наотмашь рукой раз, другой, третий – ещё хуже: травинка не просто щекочет, а сучком упирается да холодит. Оглядывается в раздражении… А там, в свете звёзд и полной луны, морда – медвежья. Косматая! Носом мокрым нюхает зверина и поддевает уже под голый зад…
Штаны в руки – и нужда не нужда. Полетел не хуже, наверное, летающего мальчика – и облегчиться от грехов, что гнетут да давят изнутри, даже не подумал.
Медведь – в противоположную сторону, в чащу леса.
Запрокинул голову назад Аркадий Наумыч и засмеялся… И похолодел враз. Как будто, отступая ещё на шаг назад, зацепился мошной за сук какой нечаянный, и ширинка поглотила набрякший от натуги кончик. Вдруг в штанинах стало тепло… и – о, ужас! – мокро. Он суетливо хватался пальцами за ширинку, пытаясь выудить оттуда… выпростаться… но толку было чуть. Э-эх, чёрт… поздно.
– Так-так! – услышал он за спиной и вздрогнул.
Его кто-то осязаемо потянул, схватив за пояс сзади, и дёрнул, осадив. До него наконец дошло-таки, что за казус нелепый приключился.
Развернулся и утратил дар речи, только глазами моргает от изумления. Что-то внутри булькает, не выходя за пределы побелевших немых губ. Глаза из орбит едва не вылезают. В зобу перехватило, и дыхание спёрло.
– Так-так, – слышит он. – В парке, значит? В общественном месте. В пьяном виде. Да туалет! Другого места, что ль, не нашлось?! – говорит милицейский сержант, скалясь ему прямо в лицо. – Ещё и с зонтиком подмышкой. А пальто?
Из-за спины сержанта другой сержант выходит и, сорвав с головы Аркадия Наумыча шляпу, запускает в полёт по ветру.
– А шляпа где?
За неимением слов, Аркадий Наумыч вцепляется пальцами сержанту в горло – и трясёт, а сам прижимает подмышкой зонт.
– Ты что, урод, позволяешь себе?! – Открылись тут голосовые связки, и командный голос прорезался. – Я – генерал!!! Да я тебя…
– А я генералиссимус, – хохотнул, не теряя равновесия, сержант и двинул кулаком в живот.
Зонт выпал.
Аркадий Наумыч замахнулся, выцеливая… Кулак, однако ж, рассёк пустоту. Он будто провалился. В глазах потемнело, и острая боль в правом боку согнула его в три погибели. Тут же будто разряд молнии ударил его по затылку и пробежал по хребту, до копчика, пронзив до самых пят. Его уронили наземь – лицом в склизкую грязь лысеющего газона. Мелькнула запоздалая мысль: левша, блин, подвернулся под руку некстати.