Усмехнувшись, я снова затянулся и просил:
- В отпуск или на дембель? Солдатик угрюмо повел взглядом в мою сторону, затянулся, потом выпустил кубометр вонючего дыма, подержал паузу еще немножко и солидно ответил:
- В отпуск. Пятнадцать суток.
- О, целых пятнадцать, - одобрил я, - а чем отличился?
- Да так, ничего особенного, - неохотно ответил солдат.
- Ну а все же? Или военная тайна?
- Да никакой тайны нет, - пожав плечами, ответил солдат, - беглых задержал, вот и отпуск дали.
Я начал догадываться, в чем дело.
- Это как, дезертиров, что ли? - удивленно спросил я, напустив на себя простецкий вид.
- Да нет, беглых зэков из соседней зоны, - ответил солдатик и достал из пачки новую сигарету.
- Ух ты, - восхитился я, - так это же опасно, наверное?
Солдат, почувствовав интерес к своей персоне, приосанился и, затянувшись, небрежно согласился:
- Ну что ж… Опасно, конечно, но служба.
- И что, - продолжил я расспросы, - много их было?
- А пятеро. Двух положил, а трое сами сдались.
"Сука. Пес смердячий", - подумал я, но ничем не выдал своих мыслей и спросил:
- Не понял, положил - это как, мордой вниз?
Солдат засмеялся, потешаясь над непонятливым и наивным собеседником, и пояснил:
- Зачем мордой вниз? Из калашникова положил. А те трое - это точно, сами мордой вниз легли.
Внезапно мне захотелось взять солдата за горло и надеть его затылком на стоп-кран. Руки так и зачесались сделать это, но усилием воли я сохранил на лице прежнее удивленно-восхищенное выражение и спросил:
- Так ты их застрелил, значит?
- А что еще с ними делать, с козлами?
- Ну, в общем, да… Что с ними еще делать… А как же это случилось? - спросил я, понемногу успокаиваясь.
- Ну, как, обычное дело, подняли по тревоге, сказали, что ищут беглых зэков, и они как раз в нашу сторону идут. Вывезли нас в лес, ну, цепью выстроили, и пошли мы прочесывать. Ну, через километр я их в ямке и увидел. Вообще-то положено сначала вверх стрелять, но замполит сказал, что это не обязательно. Ну, я передернул затвор, и - огонь! Двое - наповал, а еще трое - обосрались и лапки кверху.
Я смотрел на этого щенка, который не знал ни жизни, ни смерти, и удивлялся. Мальчишка, лет девятнадцать ему, ну, двадцать от силы, наверняка дрочит, где только может, не знает в жизни еще ни-че-го! А уже убил несколько человек, и это вовсе не будет отравлять ему оставшуюся жизнь. Обычное деревенское животное, которому что корову зарезать, что зэка пристрелить - без разницы. Герой, бля!
Я глубоко вздохнул и, бросив догоревшую сигарету в угол, повернулся к выходу из тамбура.
Взявшись за ручку, я остановился и, повернувшись к солдатику, сказал совсем другим голосом:
- Ты, вша поганая, ты не рассказывай о своих подвигах кому ни попадя. А то попадешь на бывшего зэка, он тебя и приголубит. Сначала в жопу, а потом пером в ливер. Понял, пидор?
Солдатик опешил и впервые за все время разговора внимательно посмотрел на меня. Я знаю, что он увидел. Он увидел жесткое лицо, обтянутые сухой кожей скулы и холодные серые глаза. Такие же лица были у тех пятерых, и теперь, когда в руках у солдатика не было калашникова, он чувствовал себя совсем по-другому. Солдатик, такой смелый с оружием в руках и под крышей армии, увидев опасного и жестокого мужика прямо перед собой, испугался и выронил сигарету, которая покатилась по дергающемуся полу тамбура к запертой двери на улицу.
Мы оба следили за тем, как сигарета катится между плевков, и когда она провалилась в щель, солдат поднял на меня испуганные глаза, и я, увидев, что дрянной пацан уже почти обосрался от страха, сказал ему:
- Не ссы, я тебя не трону. Но сделай так, чтобы я тебя больше не видел. Увижу - будешь жалеть себя.
Я открыл дверь и вошел в вагон.
В нос ударили ставшие привычными за несколько суток запахи, и, пробираясь к своему отсеку, я столкнулся в проходе с проводницей, идущей навстречу ему и тупо повторявшей:
- Через пятнадцать минут - Жешарт. Стоянка - десять минут. Через пятнадцать минут - Жешарт…
Когда мы протискивались друг мимо друга в тесном проходе, она проехалась по моему животу большой тугой грудью, но это не доставило мне ни малейшего удовольствия, потому что от проводницы пахло потом и чесноком.
Свернув в свой отсек, я бросил на столик пачку "Мальборо" и зажигалку, затем запрыгнул на свою полку и, устроившись на животе, стал глазеть в окно. Поезд двигался все медленнее и наконец, когда истекли обещанные проводницей пятнадцать минут, остановился.
Заскрипели тормоза, залязгали железяки, где-то зашипел сжатый воздух, и настала тишина, нарушаемая лишь негромкими разговорами пассажиров да паникой в тамбуре, где суетились мешочники. Одним нужно было попасть внутрь, другим - наружу, кто-то просто хотел выйти постоять на твердой земле…
Когда долго едешь в поезде, то именно в эти короткие минуты стоянки понимаешь, как хорошо не слышать постоянного стука колес на стыках, металлического гудения катящейся стали, поскрипывания старого вагона и прочих звуков, сопровождающих железнодорожное путешествие.