Слышала от одной, которая ездила за тридевять земель, от другой, нашедшей старца в противоположном углу России, от третьей, обретшей старца рядом, в Сергиевой лавре: «Вот батюшка помолился…» – и всё стало на свои места. Но с детства я была научена, что человеку самому надо прилагать много усилий, чтобы чего-то добиться в жизни или изменить ее. Разве можно надеяться только на чьи-то молитвы? Получается как в анекдоте: «В городе нешуточное наводнение, вода прибывает, все спасаются, как могут. Только Ваня сидит на крыше и ждет, когда его Бог спасет. Одна лодка проплывает, другая, третья, люди предлагают спуститься с крыши и плыть с ними подальше от стихийного бедствия, но Ваня всем отвечает, что Бог его спасет. Так и утонул. И вот уже на том свете предъявляет он претензию Самому Всевышнему, почему Он его не спас. И был ему ответ: Я же тебе три лодки посылал, почему не спасался…» Я боялась быть похожей на этого Ваню…
Годам к сорока наступил тот самый момент, когда ничего другого не оставалось, как искать по себе молитвенников, потому что кризис наступил по всем вертикалям и горизонталям моей жизни…
В течение нескольких лет до этого жила я в гражданском браке – как то водилось у творческой интеллигенции – с человеком, профессия которого гордо звалась физик-теоретик. В юности, помню, грела меня высказанная не раз мысль, что хочется выйти замуж только за гения, чтобы посвятить ему жизнь… Откуда взялась эта мысль? Она витала в воздухе. В то время в СССР физику окружал ореол романтики, быть физиком считалось очень престижно, кипели споры между «физиками» и «лириками» с явным преимуществом «физиков». К началу перестройки «новые песни придумала жизнь», но я, видимо, так и осталась под влиянием своего «идеалистического инфантилизма», который и сыграл со мною злую шутку.
Влюбилась я в физика из Академии наук, и совсем не за человеческие качества, а из жалости, что «жена его не понимала и создавала такие условия, при которых думать и творить невозможно». Подумала, какая глупая жена, если не дает такому талантливому человеку реализовывать себя. Вот он – тот самый непризнанный гений, о котором мечтала… Творческих успехов у меня не было и в помине, дай, думаю, помогу человеку умному и симпатичному возможностью творить, как ему хочется. Впрочем, пора было и замуж выходить. Через неделю после нашего случайного знакомства и нескольких взаимообогащающих разговоров Вадик переехал ко мне в коммуналку и занял одну из двух моих комнат.
А мы случайно повстречались,
Мой самый главный человек.
Благословляю ту случайность
И благодарен ей навек…
с радостью подпевала Анне Герман. Но быстро поняла – это засада!
Я и не предполагала, что у умных физиков-теоретиков ум бывает какой-то однобокий, одержимый единственной, необъяснимой страстью «познать тайны Вселенной».
– Для чего? – удивлялась я.
– Ради научного прогресса! – отвечал Вадим.
– Что это такое? Каковы его критерии?
– Научный прогресс – это процесс непрерывного, расширяющегося и углубляющегося познания окружающего мира, освоение микро– и макрокосмоса, – слышала я известный ответ.
Наши споры были нескончаемы.
– А вот американский физик Джонатан Хюбнер считает, что уровень прогресса замедляется начиная с 1873 года. Потому что некоторые направления науки и техники не развиваются из-за их экономической невыгодности и потом… Способность людей поглощать знания подходит к концу, и в результате делать новые открытия становится все труднее. Прогресс твой потихоньку сдувается, – усмехалась я.
– Да, – соглашался Вадим. – Изобретатели прошлого использовали те идеи, до которых было легче всего «дотянуться», а теперь приходится прилагать всё больше усилий для решения более сложных проблем. Но главное, из-за массы уже накопленных знаний ученым приходится тратить гораздо больше времени на образование, период их активной жизни, посвященный собственно научной деятельности, становится короче. Открытия теперь требуют больше времени. Нобелевские лауреаты стареют, и это о многом говорит… Вот мне сорок лет, и я бьюсь над одной проблемой, но, понимаешь, мне не хватает знаний доказать.
– Ты хочешь получить Нобелевку?
– Почему бы нет? – серьезно отвечал он. – Ох, и заживем мы с тобой, Наташик, тогда…
– Хорошо. Скажи, зачем нужны эти новые открытия? Чтобы полететь на Марс? И там яблони посадить… Или изобрести новое оружие? Нет, не так. Чтобы придумать и внедрить в человечество новую болезнь и потом заняться созданием новой вакцины против нее? Главное – все при деле.
– Строго говоря, критериев прогресса не существует, – соглашался Вадим. – Большинство людей думает, что прогресс знаменуется только улучшением жизни населения. В истории же человечества часто бывало так, что при явном движении вперед подавляющему большинству населения жить становилось хуже.
– И тогда в чем смысл прогресса?
– В том, чтобы человек мог гордиться собой!
– Ну… Это обычное искушение Адама, которому диавол предложил: будьте как боги. Ты хочешь быть таким богом?
– Хочу.
Поначалу я не могла четко сформулировать свое отношение к этому «хочу». С одной стороны, солдат, не мечтающий стать генералом, так и останется солдатом. Но с другой – нехорошо в этом победоносном шествии идти, не замечая, что делаешь больно другим, по головам. Нет, не по головам знакомых академических ученых ради научной карьеры… Вадима почему-то совсем не заботило то, что происходит с его пятнадцатилетним сыном – ведь трудный возраст! К тому же, что его мать, бывшая жена моего физика, потеряла в перестройку работу.
Вадим считал себя «верующим в душе», но не был крещен. Он спорил с позиции «чистого разума». Я же в спорах и первых ссорах пыталась протолкнуть мысль о безнравственности современной науки.
– Вы, ученые, свой любопытный ум суете безо всякой опаски в глубочайшие глубины мироздания – в полной уверенности, что имеете право, – возмущалась я. – Желаете, как говорил один мой знакомый, «взять Бога за бороду». Никто не думает, что случайно можно выпустить джинна из бутылки. И всё! Третья мировая! Понимаешь?
– Ты, Наташик, преувеличиваешь, как всегда, – улыбался Вадим. – А давай пообедаем? Что там у нас сегодня?
– Кусок хлеба с селедкой и кипяток, согласно твоей зарплате… Мои деньги кончились.
– Обещали выдать всенепременно! Дорогой Наташик, давай будем выше этих денежных расчетов, которые убивают любовь… Хорошо? Вечером ты, кажется, борщ варила, я обонял его прекрасный запах даже в своей келье…
Вадиму нравилось, как я готовила, хвалил, что – «лучше бывшей жены».
– Хорошо. Только есть будем молча, – просила я. Наши споры начинали сильно утомлять меня.
– Конечно, как скажешь… То, что ты говоришь, очень интересно. Мы, ученые, действительно как-то не задумываемся о последствиях… Над этим стоит «поразмыслять»…
И он снова и снова ловил меня на слове… Наша совместная жизнь превратилась в сплошную говорильню. Если Вадим не сидел за какой-нибудь очередной книгой в моей второй комнате – «своей келье», как называл ее, то непременно оттачивал на мне остроту своего «философского» ума. В сущности, его ум нельзя было назвать однобоким: Вадим, в отличие от меня, был очень начитан и в классической, и современной литературе, прекрасно разбирался в музыке, профессионально играл в теннис. Когда он успел все это освоить, удивлялась я. Настоящий человек Возрождения. А я – обычная «образованщина», поэтому в разговоре с ним могла доносить лишь общий, но важный для меня смысл:
– Уверена на двести процентов, что человек никогда не сможет открыть даже малую часть тайн Вселенной, потому что ее Бог создал, а не старший научный сотрудник, хоть бы и физик-теоретик. Это во-первых. Во-вторых, есть тайны, перед которыми нужно просто склонить смиренно голову – например, зачатие ребенка или попроще – сезонная смена погоды. Если человек настырно начнет туда совать свой нос, это будет означать, что он замахнулся спорить с Богом. Переделывать то, что Он так премудро создал. Согласен?