Только и мы не лыком шиты, три с лишним года партизанили, опыта у нас всяко побольше. И советские товарищи многое подсказали, от истребительных батальонов до спецгрупп, действовавших под видом «крижарей».
Была мысль сделать из нас такую спецгруппу и выдать за хорватов, но послушали, послушали и решили ну его нафиг — язык хоть и один, но произношение и словечки у сербов другие. И оказались мы вроде как сбоку припека, если бы не приехавшая одновременно с нами в Мостар развединформация об эмиссаре Павелича.
Сам поглавник успел смыться в Италию, причем спрятался не на севере, где партизаны, а на юге, где англичане и американцы. Да и беглых усташей, что в Италии, что в других странах скопилось побольше, чем осталось крижарей в Хорватии. Вот Павелич и восстанавливал организацию, рассылал своих представителей к эмигрантам и в Югославию. В этот раз, по данным Ранковича, эмиссар вез деньги и новые шифры.
Ради такого дела усташи взбодрили всю свою агентуру — следить за далматинскими частями армии и Корпуса народной обороны, чтобы не прозевать их выдвижения на облавы. А вот нас там никто не ждал, опять же, ландшафты знакомые, мы там малость южнее с Хадсоном шастали.
От Мостара до места появления эмиссара всего два суворовских перехода, но нашу группу тайно, по два-три человека под брезентом в кузовах, перебросили грузовиками западнее Любушки, почти на самую границу Герцеговины и Далмации. Там машины притормаживали, ребята выскальзывали в кюветы и скрытно уходили на точку сбора.
Вечером, проверив еще разок все оружие и снаряжение, вместе с проводниками и капитаном из сплитского Отделения по защите народа, до одури похожего длинным лицом на Уяка, тронулись в путь.
Не все умеют ночью ходить по горам, несмотря на полную Луну и лежавший кое-где снег — капитан отставал и злился. Но к рассвету, как и намечено, мы все-таки вышли к обширной горной поляне с полудесятком избушек-катунов, загонами, погребами и даже шалашами. Скот пастухи давно угнали вниз, в деревни, и времянки пустовали. Мы добрый час пялились в бинокли — никого, но капитан клялся и божился, что ошибки нет, здесь.
Прикинули, где усташи выставят охранение, выбрали себе позиции подальше и занялись маскировкой, чутко слушая дороги снизу. Капитан ворчал, что нехрен в земле возиться, что надо одним ударом и все такое, но его придавил авторитетом Небош:
— Хочешь быть незаметным — люби землю.
И камни. Вырыть тут хрен чего получится, разве что камушки в псевдобруствер сложить. Вот мы и ковырялись, а крижарей ни слуху, ни духу, я уже нервничать начал, только капитан твердо стоял, что будут, непременно будут.
И они пришли, под вечер, человек шестьдесят тремя партиями. Наверное, выдвинулись еще утром и полезли в горы, чтобы дойти засветло. И секреты с патрулями расставили даже хуже, чем мы предполагали: совсем вблизи катунов, а высоты над долинкой не заняли. Мышление не военных, а карателей или полицейских — оцепить и ввалиться. Ну, нам же лучше.
Лежать и ждать не страшно, а привычно — времени подумать навалом, только дождь мешал. Натянуло с Адриатики тучи, полило и к утру мы вымокли и продрогли, несмотря на накидки и переползание поближе. Разрешил использовать жестяные горелки и сухой спирт — поджег, сверху укрыл, хоть какой сугрев. И горячего не похлебать, только сухари да сланина. Оставалось грызть, что дают, да занюхивать мокрым камнем, прелой листвой и хвоей.
Тихонько дрыгали руками и ногами, самых замерзших отпускал сползать за гряду, чтобы там размяться, но все равно, руки коченели и Небош ругательски ругал погоду. К утру в редких разрывах между тучами малость посветлело, а потом и дождь кончился, но одежда все равно липла, как холодный компресс.
Эмиссар явился в сопровождении пятерых охранников ближе к полудню, когда я уже почти отдал приказ быстренько раздолбать тех, кто в катуне и бегом-бегом валить отсюда.
По нашим позициям, вслед за командой, прошло почти незаметное оживление, подкрепленное разрешением хлебнуть по глотку ракии. Внизу, посредине между двумя низкими пастушьими хижинами, собрался кружок человек из двадцати, которому принялся вещать вставший на колоду коренастый мужик.