Без матерьяльной основы

XVI

Мы напуганы страшными снами.
Чьи-то чада напуганы нами.
Но такою жестокою явью
нас никто до сих пор не пугал.

Говорят:
 «Собирайтесь, ребята.»
Говорят:
 «Оправданий не надо.
Нам плевать, что вы не виноваты.
Мы тут все, — говорят, — ни при чем.»

XVII

Плугом стеганы,
поля кругом лежат,
как рабочие фуфайки каторжан.
А на них,
как вши, —
грачи, грачи, грачи…
А над ними —
небо русское молчит.
Только воют одичало кобели
о хозяевах,
схороненных вдали.
То ли клавиша запала на басах…
То ль и вправду
нету Бога
в небесах…

XVIII

На этой земле
мы искали любови и смерти.
На этой земле
мы теряли и смерть, и любовь.
И каждую ночь
составляли последние сметы
неправедной жизни,
с которой рифмуется кровь.

На этой земле
мы оставим земному земное.
Но все остальное
поверим своим ремеслом.

А если иссякнет — избави Господь! — остальное,
трава,
прорастая,
попробует нас на излом.

XIX

Ущербный месяц осветил,
смакуя колорит,
как средь России
крокодил
в канаве сточной спит.

А может это человек —
не разглядеть лица.

Ущербный свет.
Ущербный век.
Ущербные сердца.

XX

Великой зарей коммунизма
глухой горизонт просиял!..

Но не отвечают на письма
минувшие наши друзья.
Минувшие наши любови
при свете великой зари
так рады цветам
на обоях.
Так рады, что…
черт подери…

XXI

Качнулась вдогонку ладонь осторожной руки.
И был бы оправдан мучительной линией жеста
простуженный почерк
железной,
дорожной тоски,
когда б эти строки
ко времени были
и к месту,
когда б эти стекла
туманнее были вдвойне,
когда бы
в летящей за окнами зябкой отчизне,
в мелькании встречных составов
не чудились мне
твои телеграммы
о нашей безвременной жизни.

XXII

Открыли ставни.
Вот и жизнь прошла.
Прошли дожди.
В лесу вспухают грузди.
Как серафим,
пропивший два крыла,
кружит над полем гулкий «кукурузник».

День будет жарким.
Будут пчелы ныть.
И те, кто был любимыми оставлен,
поймут, что ничего не изменить.
И свет зажгут.
И вновь закроют ставни.

XXIII

Бог умер.

…а вход в цветущую сирень
 чернел готической калиткой.
 Как будто выключить утюг
 забыл Создатель, умирая…

Да ни черта это не значит.

Молчит, отвернувшись в окно, голая женщина. Может быть, знает, что я проснулся и ждет моих рук, чтобы накрыть их своими ладонями, не оборачиваясь — удержать или так.

Или такое утро: как в тамбуре последнего вагона движение мира вспять гораздо быстрее движения поезда, впереди — за спиной — только лязгающая неплотно закрытая дверь, а давние стихи складываются сегодня в книгу. Высохший лист малины был бы в ней — выйди она тогда — закладкой или случайно. Все равно умрешь в Самарканде. Случайной закладкой — гадание по книге — не вспомнить, а предсказать.

Вот сейчас она поднимет правую руку и, слегка запрокинув голову, откинет волосы.

Нострадамус выискался — они все так делают — знаешь, но ждешь, принимаешь ставки у себя самого, облегченно вздыхаешь, когда она поднимает правую руку и — только бы не спугнуть — медленные, как выстрел от Джона Ву, волосы падают на спину. Навзничь. Обратно в сон. Дальше в сон.

Выбери себе имя — сейчас — пока я не вспомнил, пока мне все равно.