— Кочубей! Искра! — простонал Пётр. — Боже мой, кому мы головы снимали за этого Иуду.
— Что делать, государь, содеянного не воротишь. Впрочем, я обещал Кочубею перед казнью, что ворочу твои милости его семье, как только откроется правда.
— Да, да, да, — вдруг ухватился царь за эту мысль. — Немедленно. Слышь, Гаврила Иванович, всё-всё воротить семьям Кочубея и Искры. Всё. И ещё, сегодня же отправь самый скорый эстафет в Сибирь, в Енисейск, с повелением нашим тамошнему начальству, чтоб воротили из ссылки Семёна Палия, снабдив в дорогу кормовыми, проездными и прочим довольствием. А как приедет Палий, тот же час ко мне его. Хочу сам перед ним свою вину снять. Манифест к малороссийскому народу я сам напишу, а сейчас дай-ка карту, Гаврила Иванович.
Головкин развернул карту на столе. Пётр так и впился в неё взглядом.
— Ты смотри, Гаврила Иванович. — Пётр от отчаянья стал грызть ноготь большого пальца. — Ты смотри. Король к Батурину едва ль не в два раза ближе Меншикова. А что сие значит? А сие значит, если изменник Мазепа поведёт короля к Батурину, то всё полетит к чёрту. Там ему будет и хлеб, и порох, и крыша.
Царь приподнял карту, пошарил под ней рукой, выхватил лист бумаги, перо. Сел тут же на краю стола и, бросив лист прямо на карту, быстро написал:
«Александр Данилович! Для Бога ради поспешай доставать Батурин. Как можешь скорей, скорей, скорей».
Пётр ещё не знал, что светлейший уже мчится к Батурину со своей кавалерией. Наверное, за то он и любил своего Алексашку, что тот всегда предугадывал не только желания, но и решения своего царственного товарища.
— Надо всячески мешать Карлу переправляться через Десну, — сказал Пётр, отправив эстафету Меншикову. — Гаврила Иванович, пошли приказ генералу Гордону встать у Десны и атаковать короля на переправе. Предупреди, прозевает — головой ответит.
Сделав все распоряжения на случай движения короля на Батурин, Пётр сел за манифест. Писал сам, более доверяя своей руке, нежели писарской.
Текст манифеста уже созрел в голове, оставалось перенести его на бумагу, и потому перо, как всегда, неслось стремительно, без остановок.
«Гетман Мазепа, забыв страх Божий и своё крестное к нам, великому государю, целование, изменил и переехал к неприятелю нашему, королю шведскому, по договору с ним и Лещинским, от шведа выбранным на королевство Польское, дабы со общего согласия с ним малороссийскую землю поработить по-прежнему под владение Польское и церкву Божию и святые монастыри отдать во унию...»
Пётр дописал манифест, подписал и передал Головкину, дабы без промедления был отпечатан он во множестве и разослан по всей Украине. И прочитан с высоких мест перед народом. Царь знал, сколь ненавистна для народа уния и польское владычество.
После подписания манифеста Пётр сразу же садится за письмо в Москву местоблюстителю патриаршего престола Стефану Яворскому[107]:
«Честнейший отче, — пишет царь. — Извольте оного Мазепу за такое его дело богомерзкое публично в соборной церкви анафеме предать».
Царь не может успокоиться, в нём всё ещё клокочет гнев против изменника, во всех бумагах, вышедших в тот день из-под его руки, он уничтожает Мазепу, разоблачает его хлёстко и зло перед всем народом. Но и этого ему кажется мало. Он решает устроить Мазепе публичное свержение с гетманского престола и казнь. Пусть пока символическую, но казнь.
И он опять за листом бумаги, где пишет подробно придуманную им тут же процедуру всенародного бесчестья изменнику:
«...Оную рисованную персону Мазепы надлежит пинком сбросить с высокого крыльца и волочь по праху её, плюя на неё и обливая нечистотами...»
Что и говорить, фантазия у Петра на представления и лицедейства богатая была и щедрая сверх меры...
Царю доложили, что прибыл к нему казачий полковник Скоропадский. Пётр, отложив перо, встретил полковника вопросительным взглядом: «Ну?»
— Государь, надо тебе к старшине, ушедшей с Мазепой, письмо написать с прощением им вины, коли воротятся, отстанут от изменника.
— Раз ушли с ним, значит, и они изменники.
— Нет, государь. Многие ушли с ним из боязни, считали всесильным его. Чему и ты немало поспешествовал. Меня ведь тоже Мазепа звал за собой. Вот.
Скоропадский подошёл к столу и положил перед царём лист бумаги, сохранявший перегибы пакета, сказал:
— Прочти, государь.
— Что это?
— Письмо ко мне гетмана Мазепы.
— Бывшего, полковник... бывшего, — сказал Пётр, подвигая письмо ближе.
Он быстро прочёл его, поднял потемневшие глаза на Скоропадского.
107