— Ладно, — сказал Пётр, — идём посмотрим крепость. Алексашка, замеряй глубину рва у крепости.
— Хорошо, герр бомбардир.
Но уже на подходе к крепости их встретили солдаты с мушкетами и тоже заступили путь.
— Ну их к чёрту. Идём вперёд, — решительно молвил Пётр, не привыкший к тому, чтобы ему отказывали.
Однако солдаты угрожающе закричали и вскинули мушкеты.
— Чего они орут? — спросил Пётр Шафирова.
— Тут и без перевода ясно, господин бомбардир, кричат: если ещё сделаем шаг, откроют огонь.
— Мин херц, стоит ли на рожон лезть, — сказал Ментиков. — Ну их в баню. Оне караульные, выстрелят и будут правы.
Однако Пётр, воротившись в резиденцию, прошёл в комнату главного посла и загремел:
— На кой чёрт мне любезности вашего губернатора, если мне не дают сделать по городу и шагу? Что я, шпион, что ли?
— В каком-то смысле так, герр Питер, — разулыбался Лефорт. — И Дальберг со своей стороны прав, не желая пускать посторонних к военным объектам. Не забывай, что Рига пограничный город, герр Питер. И потом, наверно, они помнят, как сорок лет назад твой отец подступал под их стены[23]. А ну ты подступишь.
— Я же воюю с Турцией, не со шведами. Ты бы мог объяснить этому графу, ты же первый посол, тебе вон и золотую карету подают. Что стоило тебе попросить за бомбардира.
— Потому и не могу просить за бомбардира, мой друг, дабы не открыть твоё инкогнито. Неужто не понимаешь?
— Да понимаю я, — отмахнулся Пётр. — Но зло берёт. Хотел посмотреть, может, что для Азова перенять.
И налил себе из корчаги, стоявшей на столе, водки. Выпил, крякнул, сказал хмурясь:
— Проклятое место.
Хотел Пётр немедленно покинуть «проклятое место», но тут тронулась река, и Великое посольство невольно застряло в Риге. Впрочем, задержал не только ледоход, но и смена саней на телеги. Пётр, томимый вынужденным бездельем, писал друзьям письма в Москву: «...Здесь мы рабским обычаем жили и сыты были только зрением. Торговые люди здесь ходят в мантелях и на первый взгляд кажутся правдивыми, однако с ямщиками нашими за копейку лаются, покупая сани, а тут же продают их втридорога».
Но сытость зрением не помешала Петру сообщить в письме Виниусу и количество постов на валах, и даже примерную численность там находящегося гарнизона, и где что не доделано в крепости. А Ромодановскому он послал подробный рисунок перевязей на солдатах, дабы потом подобные делать и для своих полков: «Зело красиво и практично».
Через день к великому послу Лефорту прибыл от губернатора капитан Лильешерна. Щёлкнув каблуками, он представился и сказал:
— Господин посол, я имею поручение от графа Дальберг а просить от его имени извинения за то, что намедни стража не дозволила лицам вашей свиты прогуливаться на валах и по контрэскарпам крепости. И так как лица не хотели удалиться, стража вынуждена была пригрозить оружием.
— Я принимаю извинения графа, капитан, и прошу передать ему, что стража исполняла свой долг и действовала совершенно правильно.
— Господин посол, граф Дальберг надеется, что подобные огорчительные случаи далее не будут иметь места.
— Передайте графу, господин капитан, я уже отдал приказ, чтоб подобное не повторялось. А виновных за вчерашнее уже наказал. — Лефорт покосился на стоявшего у окна Петра, опасаясь, как бы тот ненароком не рассмеялся.
— Благодарю вас, господин посол, за понимание.
Когда капитан удалился, они расхохотались вместе.
Но Пётр, вдруг оборвав смех, молвил вполне серьёзно:
— А я ведь ждал, как ты начнёшь меня распекать при нём.
— Серьёзно?
— Конечно. Тебя, великого посла, подвёл под графские упрёки какой-то урядник. Надо было задать этому уряднику хорошего перца.
— И ты б стерпел?
— А то нет.
— Ну ладно, — усмехнулся Лефорт, — учтём на грядущее.
— Послушай, Франц Яковлевич, не могу я сидеть здесь с вами до морковкиных заговен.
— А я разве держу тебя, герр Питер? Вот пройдёт ледоход, переправляйся и тори нам путь.
Однако до конца ледохода русское Великое посольство отпраздновало ещё Пасху. Свой походный поп отслужил торжественную службу, и помогал ему в торжестве наскоро собранный из волонтёров и солдат хор певчих, в котором отлично вёл басовую партию бомбардир Пётр Михайлов. И после службы все радостно христосовались, и каждому было лестно поцеловаться с бомбардиром, попростеть у него прощения, а получив таковое, просить и его самого. Он христосовался со всеми, был ласков, растроган и непривычно тих.
23