Даниил Апостол был высок, широкоплеч, в казацком жупане, но без сабли.
— Садись, Полковник, — кивнул ему Пётр на лавку и, дождавшись, когда тот усядется, спросил: — Ну так как там дела, расскажи?
— Худые там дела, государь.
— Знаю. О том денно и нощно сам пекусь. Что Мазепа?
— Мазепа в отчаянье, ваше величество. Он мне вам велел передать...
— Он? Мне? — удивился Пётр.
— Да, вам. Но одному чтоб, с глазу на глаз. — Апостол покосился на Головкина.
— Говори при них, они — это я. А граф с Мазепой давно возится. Верно, Гаврила Иванович?
В вопросе царя, в его интонации Головкину слышался упрёк: мол, ты вёл следствие, ты судил доносителей на Мазепу.
— Верно, Пётр Алексеевич, я уж хотел забыть про него. А оно, вишь, опять себя выказывает. Говори, полковник, что там велел Иуда нам передать.
— Он хочет назад.
— Назад?! — поразился Пётр. — Нет, ты слышал, Гаврила Иванович? Данилыч? Назад. А! Каково?
— Да, государь, как токмо к нам пришли ваши письма о прощении всех, кто за месяц отстанет от Мазепы, так и он вдруг нет-нет стал поговаривать о возвращении.
— Но сии письма не для него, а для вас — старшины и рядовых казаков — писались. А Мазепа предан анафеме, полковник, ему оборота нет.
— Я тоже ему говорил, государь, мол, тебя, Иван Степанович, вряд ли простит. Но он своё. Я, мол, с таким презентом явлюсь, что мне всё воротят — и гетманство, и кавалерство Андрея Первозванного.
— Сие прелюбопытно, — сказал Пётр и даже заёрзал в кресле. — И что это за презент?
— Сам король.
Царь, граф и светлейший переглянулись в великом изумлении.
— Да, он обещает пленить короля и привезти его тебе, — продолжал Апостол. — И тогда, мол, война сразу кончится.
— Ну, братцы, — сказал Пётр, — такого оборота я даже от Мазепы не ожидал. И что ж его подвигло на столь смелый и коварный план?
— Одиночество, государь. Да, да. Он думал, что за ним пойдёт вся Украина, весь народ. А никто не пошёл.
Мало того, украинцы бьют шведов. И король за это Мазепу упрекает, мол, обещал войско. Где оно?
— Да, — заметил Пётр. — На украинский народ нам обижаться грешно, так бьют шведа, лучшего и желать не надо. А Иуда, оставшись в одиночестве, решился другого господина продать. Славно, славно. Ну что, граф, может, найдём тридцать сребреников Иуде?
— То всё слова, государь, — ответил Головкин. — Пусть свой план на бумаге изложит, вот тогда бы мы...
Головкин неожиданно умолк, дабы не выдавать свои мысли при постороннем, тем более он видел, что царь догадался, о чём хотел сказать граф. Им требовалось именно письменное подтверждение очередной подлости Мазепы, дабы разоблачить его не только перед народом, но и перед шведами.
— Он на сие не пойдёт, — сказал Пётр. — Слишком хитёр. Но попробовать надо. Ты найдёшь человека отправить ему наши условия?
— Найду, — отвечал Апостол. — Ежели надо будет, государь, найду. Но мню я, он не пойдёт на это.
— Почему?
— Разве он не догадается, для чего вам нужно его письмо?
— Хорошо. Я вижу, и ты догадался. Тогда скажи мне, полковник, как на духу, на исповеди. Ты лучше знаешь Мазепу, с одного копья ели. Скажи, должен я верить ему?
— Нет, государь, веры ему ты не должен являть.
— Спасибо, Данила, за откровенность. И ещё, есть среди старшины у него колеблющиеся?
— Есть, государь.
— Кто именно?
— Полковник Игнат Галаган собирается уходить.
— Отчего ж не уходит? Месяц, обусловленный для прощения, уже истекает.
— Он хочет не только полк казаков привести, но и шведов поболе попленить. Я, говорит, перед царём великую вину имею, искупать надо.
— Верно говорит. Но я слово своё держу, принимаю тебя полковником же со всеми к тому привилегиями. Иди под бунчук нового гетмана Ивана Ильича Скоропадского. Воюй. А я ни сам и никому другому не позволю корить вас прошлым. Ступай, Данила.
— Спасибо, государь, — сказал дрогнувшим голосом Апостол. — Спасибо, что блудных детей прощать умеешь.
Поднялся и вышел.
Пётр достал трубку, стал набивать табаком. Меншиков вскочил, взял свечу, поднёс прикурить царю.
— Я думаю, мин херц, графу не надо искать тридцать сребреников.
— Верно думаешь, Данилыч. Я всегда говорил, у тебя золотая голова.
Пётр глубоко затянулся, выпустил дым из ноздрей, посмотрел с усмешкой на Головкина.