— Но, государь...
— Ешь! Велю, — стукнул ладонью Пётр по столу. Прохоров вздрогнул от этого, схватил ложку, зачерпнув первую, смотрел столь жалостливо на варево, словно свою плоть вкусить готовился.
— Ну-у! — прорычал Пётр.
Купец начал есть. С грехом пополам проглотил три ложки, поднял на царя глаза, полнящиеся слезами.
— Не могу, государь.
— Ах, не можешь! — рванулся к нему Пётр с палкой. Но первый удар не получился, палка зацепила низкий потолок, да и Прохоров утицей скользнул со стула на пол.
— Государь, за што?
— Ай не знаешь, за што, сукин сын! — Царь схватил купца за ворот, оторвал от пола, бросил в угол на его шубу. Начал бить по щекам ладонью, тяжёлой, как из железа, приговаривая: — Это тебе за крупу! Это за мясо! Это за крупу!
Потом отошёл к столу, тяжело дыша, не от битья, от гнева, дёргая щекой, приказал:
— Жри, скотина. Всё жри. Иначе повешу. Прохоров, трясясь и плача, сел к столу, опять взялся за ложку. Ел, постанывая, глотал, почти не жуя, в чашку капали слёзы, сопли.
Пётр прошёл на своё место, набил трубку. Закурил. Заслышав, как заскрёб купец ложкой дно чашки, сказал:
— Довольно. Ещё объешься.
Купец отложил ложку, подозрительно икнул, видимо, съеденное у него стояло колом в горле.
— Что ж молчишь, — усмехнулся Пётр. — Али с угощеньем язык проглотил?
— Спасибо, государь, — прошептал купец одними губами, боясь сильно рот открывать, дабы варево назад не пошло.
— Так вот, Прохоров, завтра же поставишь на верфь во все поварни добрую муку и крупу. Да и мяса дохлого чтоб я не видел здесь. Ежели впредь замечу хоть один мешок затхлой, гнилой муки ли, крупы ли, повешу, Прохоров. Ей Христос, повешу. Ступай.
Купец вскочил, быстро схватил шубу, шапку, кланяясь царю, открыл задом дверь, выбежал вон.
Вскоре вошёл денщик, принёс трёхсвечный шандал, поставил на стол.
— Чего скалишься, Павел? — спросил царь.
— Так купчишка давешний, Пётр Алексеевич, там под плетень блюет, остановиться не может. Кажись, уж всё с него вытянуло.
— Пускай очищается. В брюхе повычистит, в голове прибавит.
24
В восьми милях от Азии
Король Карл непоколебимо верил в свою грядущую победу. Именно эта его уверенность успокаивающе действовала на большинство его окружения. Даже Мазепа стал верить, что шведы в конце концов победят.
На своё предложение Петру пленить короля, сделанное дважды (первый раз через Апостола, потом через Галагана), Мазепа не получил никакого ответа. И поначалу отчаивался, ведь Апостол и Галаган увели с собой почти всех казаков, а последний, кроме того, разбил полк шведов и захватил в плен всех его офицеров.
Но потом мало-помалу гетман успокоился. Разоблачения он не боялся: ведь не поддался же он на уговоры Головкина написать план похищения короля на бумаге. И если б даже русские попытались что-то довести до сведения короля, любые обвинения было легко опровергнуть: клевета, клевета с целью опорочить гетмана в глазах короля.
Уж что-что, а отводить подозрения от себя Мазепа умел в совершенстве, если даже прозорливому Петру он морочил голову более двадцати лет.
И теперь, находясь всё время рядом с королём и слыша ежедневно, ежели не ежечасно его хвастливые заявления о беспрерывных победах над врагами (около шестидесяти битв — и все победоносные), Мазепа невольно поддался обаянию этой самоуверенности.
— Вы обратили внимание, гетман, что русские всё время убегают от меня.
— Как же, как же, ваше величество, не слепой, вижу.
Карл сам старался не замечать, а вскоре приучил к этому и Мазепу, что же творится вокруг его армии. Что солдаты гибнут не только от морозов и голода, что их громят отряды местных партизан, не говоря уже о наскоках казаков и регулярной конницы.
Всё это король небрежно называл «комариными укусами», а в письме к сестре Ульрике — «весёлой зимой». Однако, несмотря на «комариные укусы», а точнее, благодаря им и «весёлой зиме», шведская армия катастрофически таяла.
Лучше и яснее всех конец этой экспедиции видел граф Пипер, беспрестанно уговаривавший короля:
— Ваше величество, надо уходить за Днепр, здесь мы погибнем.
— Не нойте, граф. Всё идёт великолепно. Русские всё время отступают.
— Они, отступая, обескровливают нас. А за Днепром мы бы спокойно могли дожидаться помощи от Лещинского и Крассау.