— Разбалакайся, Палий. Будем обедать.
Палий снял полушубок, осмотрел горницу, всё богатство которой было в куче чертежей, сложенных в углу и даже на столе.
— Ну как там Сибирь? — спросил Пётр, намыливая руки.
— Сибирь, государь, вельми богатый край. Зверья, лесу — тьма-тьмущая. Вот руки б туда хозяйские.
— Да, — вздохнул царь. — Вишь, чем у нас руки связаны, Палий. Шведа скоро год уж как по державе таскаем за собой. Тут флот строим, дабы султан к миру надёжней гнулся. Где тут до Сибири? А зело жаль, что богатство сие взять не можем. Жаль.
Денщик принёс две чашки с густым мясным супом, поставил на стол.
— Из котла? — спросил Пётр.
— Из котла, Пётр Лексеич, сам видел.
Они начали есть за одним столом — царь и бывший казачий полковник, возвращённый из ссылки, из Сибири.
— Небось сердце держишь на меня, Палий, за Сибирь?
— Не держу, государь. Теперь не держу.
— Ну, дай Бог забыть старое. Зело много ошибался я. Простить себе не могу. Как вспомню Кочубея, Искру, сердце кровью обольётся. Добро, хоть тебя в Сибирь законопатил, уцелел там.
— Спасибо, государь.
— За что? — горько усмехнулся Пётр.
— Что уцелеть позволил, а главное, к справедливости оборотился.
— Про Мазепу слыхал?
— Слыхал. Дорогой сказывали.
— Ну вот, разве я к нему справедлив был, без меры награждая и доверяя? Ведь и в этом был грех мой великий.
— А я и говорю, государь, что ныне ты к справедливости оборотился. Богу-то, говорят, угоднее не безгрешный, а раскаявшийся.
— Ну что ж, и на том спасибо, казак. Но что-то мы с тобой всё вкруг старого кружимся. Давай-ка о грядущем, Семён Филиппович. Как думаешь жить, воротясь? На покой али ещё куда?
— Мне нельзя на покой, государь.
— Что так-то?
— Народ не простит. Я знаю, мне верят, меня ждут.
— Да уж о тебе там, сударь мой, и песни складывают.
— Оттого и складывают, государь, что народу служу, о себе забывая.
Царь отодвинул порожнюю чашку, отёр рот платком, достал трубку, стал табаком набивать.
— Ну что ж, казак, коли так, я ворочаю тебе звание полковника. Поедешь к гетману Скоропадскому, получишь полк от него и... служи народу ли, мне ли, всё сие едино — Украине своей. Я тоже, сам видишь, не на себя тружусь — на отчину, в том и вижу своё предназначение в жизни. Выше службы не представляю.
Пётр потянулся в передний угол, достал лампадку, теплившуюся у иконы Богородицы, прикурил трубку, поставил лампадку на место. На всякий случай перекрестился, чтоб Богородица не обиделась, и сел за рабочий край стола. Сдвинув чертежи в сторону, достал лист бумаги, взял перо.
«Господин гетман! Извольте полковнику Палию дать добрый полк и предоставляйте оному всякую возможность чинить промысел над неприятелем. Пётр».
— Вот, полковник, моё письмо гетману о тебе. Поезжай, да опаску имей к шведам не попасть, зело великую радость Мазепе сим предоставишь. Скоропадский ныне у Нежина обретается.
Палий вышел из-за стола, перекрестился.
— Спасибо, государь, за хлеб-соль и слово доброе.
Надел полушубок, шапку, сунул за пазуху письмо царя.
— А что до Сибири, полковник, — сказал на прощанье Пётр, — даст Бог, замирюсь со шведом и турком, возьмёмся и за неё, буду снаряжать туда партии учёные. Мнится мне, не токмо лес и зверье там, но кое-что и другое зело полезное.
26
Людей не тратить
Очередной гонец — капитан фельдмаршала Шереметева, прискакавший на верфь с пакетами к царю, не застал Петра.
— Уж с неделю как уехал на железоделательный завод, — пояснил сторож царской избы. — У нас кончились гвозди, болты, да и якорей много требуется.
Капитан, расспросив, как добираться до завода, помчался туда.
И действительно, Пётр на верфи установил такой жёсткий порядок, что работа намного ускорилась, а потом обнаружилась невозможность завода угнаться за верфью в выпуске гвоздей, болтов, якорей да и пушечных ядер.
Пётр поскакал на завод и, найдя управляющего сладко спавшим в конторе после обеда и возлияния, первым долгом обломал об него свою палку и велел встать к наковальне. Однако, когда выяснилось, что управляющий кузнец никакой, Пётр поставил его качать мехи. Эта работа не требовала ума и сноровки — надо было просто беспрерывно тягать вниз-вверх палку, которая через рычаг была связана с мехом, раздувавшим огонь в горне.
Сам царь встал к наковальне молотобойцем. Здесь и застал его посланец фельдмаршала. Пётр, обнажённый по пояс, с грудью, прикрытой лишь парусиновым фартуком, лупил молотом по наковальне, приваривая лапу к рогу якоря. Три человека поддерживали веретено якоря, чтобы был он вровень с наковальней.