— Готово, Пётр Алексеевич, можно ковать.
— Сейчас, сейчас, Калиныч, — отвечал Пётр, подписывая размашисто письмо.
— А може, без тебя наварим лапу-те, — сказал кузнец, с уважением глядя на занятия царя. — У тебя, поди, дела поважнее.
— Нет, нет, этот якорь я сам докую, Калиныч. А там в литейку отправлюсь, что-то зело мало ядер они льют в день. Без погонялки не могут.
Пётр запечатал письмо, отдал капитану.
— На словах тоже скажи, чтоб великой баталии без меня не чинили. А то, что я фельдмаршалу отписал, пусть и светлейший прочтёт, чай, оба в одну дуду дудят.
Царь встал из-за стола, выпил ещё с полковша воды и пошёл вслед за кузнецом. Следом вышел и капитан.
— Позволь, государь, день передохнуть.
— Если конь стомился — передохни, а если свеж — в седле передыхай, капитан. Сам зришь, я и себе роздыху не даю. Счастливо.
Пётр вошёл в кузницу, скинул кафтан. Опять оказавшись нагим до пояса, надел фартук, завязал на спине тесёмки. Взял стоявший у наковальни молот, скомандовал:
— Якорь!
Трое подручных подхватили якорь из горна, подволокли к наковальне, уложили на неё разогретым концом. Пётр выровнял рукой веретено якоря.
— Вот так держите, — и махнул кузнецу. — Калиныч, лапу.
Тот выхватил щипцами из горна ослепительно белую лапу, бросил на наковальню, приладил к раскалённому рогу.
— Давай, Лексеич!
Пётр взмахнул молотом и стал плющить податливый металл, сращивая лапу с рогом якоря. Кузнец, пошевеливая щипцами, подвигал раскалённые детали на середину наковальни, неотрывно следя за ударами молота, подавая редкие и короткие команды:
— Давай, Лексеич... Тише, тише...
Царь махал молотом, точно ударяя им в место сращивания, по лицу его струился пот, но зоркие прищуренные глаза видели только раскалённое железо, а на прорезанном морщинами лбу одна была забота — отковать добрый якорь, дабы не краснеть за содеянное.
27
Запорожская Сечь
Казачья вольница в низовьях Днепра — Запорожская Сечь, никогда не ведавшая себе точно счёту, полиняла за зиму, поистратилась. Одни разбрелись по дальним заимкам, оставшиеся попрятались по своим куреням, как хомяки по норам, проедая и пропивая запасы, натасканные в летние набеги.
Однако с наступлением весны начала оживать Сечь, стекались со всех сторон перезимовавшие казаки, кто вершним, кто на телегах, а кто и на своих двоих. Стекались, чтобы вновь стать буйной силой, готовой идти в любую сторону, куда позовёт добрая добыча или лихой атаман — кошевой.
Это только со стороны хлеб сечевого казака лёгким и даровым кажется. А что? Налетел, нахватал, уволок. Пей, гуляй, живи до другого разу.
Но сколько этих буйных головушек полегло на полях панской Польши, в знойных степях Тавриды. Сколько их отлетело под топором палача, загинуло на невольничьих рынках, было посажено татарвой на колья? Кто считал?..
После двух сильнейших половодий в ту зиму — февральского и мартовского, едва обсохли дороги, поскакал в Сечь полковник Герцык — полномочный представитель Мазепы. Поскакал склонять вольницу на сторону шведскую.
— На посулы не скупись, — наказал ему Мазепа. — Обещай всё, что запросят на кругу.
Герцык не зря послан был, в старых товарищах числился он с Костей Гордиенко — нынешним кошевым Сечи. Оба в молодости в одном курене на ляхов ходили, гонялись за крымцами, удирали от турок с Валахии. Оба москалей не любили за то, что Москва всегда искоса посматривала на вольности Сечи Запорожской и всячески ограничивала их.
— О-о, Павле, — обрадовался Гордиенко, увидев своего старого товарища. — Какими ветрами до нашего куреня?
— Самыми добрыми и попутными, Костя, — отвечал Герцык, обнимаясь с кошевым.
Гордиенко велел подать горилки, выпили старые товарищи по чарке-другой. Разговорились. Кошевой ударился было в воспоминания, но Герцык воротил его в день нынешний.
— Треба, Костя, поднять Сечь на москалей, помочь шведскому королю.
— А шо ж он, — усмехнулся Гордиенко. — Чи пуп порвав?
— Да он ещё по-настоящему и не воевал. Москали бегают от него. Трусятся, як псы шелудивые.
— Ты ж знаешь, Павле, я не решаю. Круг.
— Круг-то, круг, но и кошевого голос чего-то стоит. Как ты поворотишь, туда и круг покатится.
— Добре, Павло. Но наперёд ты слово скажешь нашим казачкам. Ты свежий человек, тебя слухать добре станут.
— Но ты ж можешь загодя хочь с куренными поговорить, куда круг клонить треба.