— Король хочет иметь до прихода поляков какую-то забаву, — пожав плечами, отвечал Реншильд.
— Но согласитесь, это слишком дорогая забава. Каждый день мы теряем сотни людей.
— Но, генерал, что я могу поделать? Такова воля его величества, и мы должны быть ею довольны.
Но Гилленкрок не хотел быть довольным такой «забавой» короля, он отправился к Пиперу и уговорил его ещё раз пойти и убедить короля в бессмысленности осады Полтавы.
— Скажите же ему, что они никогда не сдадутся. Никогда. А мы положим у стен крепости всю армию.
Граф очень скоро вернулся от короля, и по его взволнованному лицу Гилленкрок понял, что ничего у первого министра не вышло.
— Вы знаете, что он мне ответил? — заговорил граф, несколько успокоившись. — Если бы даже Господь Бог, сказал он, послал с неба своего ангела с повелением отступить от Полтавы, то всё равно я останусь тут.
— Господи, — воскликнул Гилленкрок, — но он же здесь положит всю армию и станет одним из несчастнейших государей.
Пипер ничего не ответил на это, лишь пожал плечами, мол, я к этому не буду иметь никакого отношения.
Гилленкроку скрепя сердце пришлось отдать приказ на ночной штурм. Более того, передать и приказ короля: взять крепость и уничтожить там всех русских.
Полковник Келин словно предчувствовал эту ночную атаку. Поздно вечером он прошёл по западному фасу стены и отдал распоряжение артиллеристам зарядить пушки картечью.
— Фитили держать к бою, ребята.
— Неужто сунутся, Алексей Степанович? — спросил старый унтер-офицер.
— Всё может быть, Петрович. Так что спите по очереди.
Крепость имела всего двадцать восемь пушек и восемьдесят восемь артиллеристов, большая их часть была расположена по северному и западному фасу укреплений, меньшая — на восточной части стены, обращённой к реке, откуда атака была маловероятна.
И всё же Келин велел зарядить картечью все двадцать восемь. Между пушками на валу расположилась ночная смена солдат с мушкетами.
Ночью, когда запели уже первые петухи, забеспокоился пёс Картуз, дремавший на барбете[111] у пушки. Он вдруг поднял голову, повернул её в сторону поля и заворчал.
— А ну гляди шибчей, ребята. Картузик зря говорить не станет, — скомандовал унтер.
Тысячи глаз впились в темень весенней ночи, насторожились солдатские уши, ловя ночную тишину.
Пожалуй, при таком всеобщем бдении и одному человеку трудно бы было подойти к крепости незамеченным. А сейчас шло к ней около двух тысяч солдат, и шаг их был очень скоро услышан. И ещё не обозначились силуэты идущих, как ударили в темноту пушки. Завизжала картечь, закричали раненые.
И хотя именно этот залп картечью буквально прорубил коридоры в линии атакующих, шведы кинулись к крепости бегом, теперь уже надеясь не на внезапность, а на скорость.
Артиллеристы, как ни спешили, а зарядить снова пушки не успели. Шведы появились на стене. Началась рукопашная.
Если б ночной бой вели только те, кто стоял в ночную смену, шведы смяли бы их. Но едва прозвучал первый пушечный выстрел, как к месту штурма устремились все, имевшие в руках ружья и мушкеты, — солдаты и жители города.
Бой шёл всю ночь до рассвета. Шведам удалось даже прорваться к воротам, и они бы открыли их, если бы накануне комендант не отдал приказ завалить ворота баррикадой: «Дабы ни у кого не явилось искушение открыть их неприятелю».
Полковник Келин, сухой и поджарый, уже немолодой человек, выхватив шпагу, сам повёл мушкетёров отбивать ворота. Владел он личным оружием в совершенстве. И здесь у ворот заколол трёх шведских солдат.
Лишь когда занялась за Ворсклой утренняя заря, шведы были сброшены со стены, снова ударили пушки и мушкеты, поторапливая неприятеля к отступлению. Келин тут же приказал:
— Быстро собрать наших раненых, подсчитать потери.
Вскоре ему доложили:
— Раненых девяносто один человек, убитых шестьдесят два.
— А шведов?
— Шведов больше, господин полковник. Перед стеной пушкари наложили их порядком. Развиднеет, пересчитаем.
— Молодцы пушкари, — сказал Келин, снимая шляпу и вытирая со лба платком пот. — Знатно потрудились.
— Из всех молодец у нас Картузик, Алексей Степанович, — заметил старый унтер. — Он первый шведа учуял и команду дал.
— Ну что ж, — улыбнулся Келин. — За сие ему награда полагается. Скажи в поварне, Петрович, чтоб Картузику вашему лучшую кость выдали.
— Вот за это спасибо, господин полковник, — сказал вдруг серьёзно унтер. — А то пёс, считай, с рождения в пушкарях обретается, а на довольствие не берут.
— Такого надо взять. Стоит. — Келин надел шляпу и направился к канцелярии, придерживая левой рукой длинную шпагу.
А там ему вскоре доложили: неприятель в ночном бою потерял убитыми четыреста двадцать семь человек.
Полковник аккуратно вписал эту цифру в реестрик, который начал с первого боя. Вписал и вздохнул:
— Эх, пороху б ещё да свинца.