— Раз притих, Алексей Степанович, значит, что-то готовит.
— Готовит взрыв стены, а со взрывом наверняка новый штурм.
— Это как водится.
— Так вот, как стемнеет, возьми своих отчаянных и побывай в апрошах. Шума не поднимайте, действуйте кинжалами.
— Пленных надо?
— Приведите. Не помешают для беседы.
Едва опустилась, загустела весенняя ночь, как группа мушкетёров, бесшумно спустившись по верёвочным лестницам, растаяла в темноте.
Келин стоял на стене, чутко прислушиваясь к стрекоту кузнечиков и другим звукам, доносившимся из степи. Прошло не менее получаса, когда шевельнулась лестница. Кто-то лез по ней.
И вдруг перед Келиным предстал казак с заткнутым ртом и выпученными от страха глазами. За ним явился мушкетёр.
— Вот, господин полковник, капитан велел вам доставить для беседы. А мне надо назад, там грузу много.
— Ступай, — сказал Келин мушкетёру и приказал унтеру: — Петрович, вынь у него пробку изо рта.
Когда унтер вынул кляп, Келин спросил пленного:
— Кто таков? Откуда?
— С Запорожской Сечи я, пан комендант, Егор Голопупенко.
— Что тут под стенами делал?
— Так нам велено под стены подкопы копать. Солдат шведских не велено трудить.
— Ну что ж. Всё правильно. Для изменников самая работа в земле рыться.
— Я не изменник, господин комендант, я не изменник, — взмолился казак, — то нас старшины принудили. Вот ей Христос. Кошевой Костя забивал тех, кто против его был.
— И много вас таких «не изменников»?
— Да все, почитай, ропщут казаки, шо зря за Мазепой пошли. У короля голод великий, хлеба неделями не бывает, а если и дадут пшеницу, то солдаты сами ж и мелют её вручную.
— Что ж с тобой сделать? — сказал задумчиво Келин. — По закону казнить надо.
— Не можно казнить, пан комендант. Я всё можу робыть, шо скажете.
— Ну что ж, будешь для пушек камень дробить, Голопупенко.
— Ой, спасибо, ой, спасибо, пан комендант. Я так радый, шо к своим попався.
— Петрович, вели пока запереть его в сарае, а то как бы от радости он назад к Мазепе не перебежал.
Едва запорожца увели, как полезли по лестнице мушкетёры, почти каждый с парусиновым мешком за спиной. Мешки складывали тут же. Последним явился капитан Волков, увидев Келина, доложил:
— Заряд под самую стену заложили, Алексей Степанович. Мы все вынули. Вот, — он указал на кучу мешков. — Всё порох.
— Милый мой, Василий Иванович, — схватил руку капитана Келин. — Теперь Полтава живёт. Какие ж вы молодцы. Нам теперь пороху на целый месяц хватит. Фу-у, гора с плеч. Теперь хоть посплю спокойно.
— Вряд ли дадут, Алексей Степанович. Раз порох заложили, будет штурм.
В ту ночь, уходя к себе, комендант наказал дежурному офицеру:
— Как начнут штурм — разбудишь.
Он и не подозревал, что именно сегодня за многие бессонные, беспокойные ночи наконец-то отоспится вволю.
Штурм, согласно королевскому приказу, должен был начаться со взрыва стены. Атакующие должны сразу устремиться в пролом. Но взрыва не было, пролома — тоже. И штурм не начался.
И в то время, когда полковник Келин, укрывшись шинелью, спокойно похрапывал на широкой лавке у себя в канцелярии, в штабе шведов король в бешенстве орал на своих генералов:
— Раз-зявы! Проворонить блестяще исполненный подкоп, подарить врагу столько пороху! Молчать!
Но никто и не пытался оправдываться или тем более возражать королю, все генералы были тоже расстроены случившимся. И обиднее всего, что и спросить-то за это было не с кого. Все устроители подкопа были вырезаны ночью русскими.
32
Сикурс Полтаве
Стойкость полтавского гарнизона, успешно отбивавшего все штурмы, приводила короля в бешенство. В одном из разговоров со своим духовником Нордбергом Карл признался, что когда он возьмёт Полтаву, то всех защитников изрежет на кусочки.
Но её надо было ещё взять. А пока... Пока он срывал свой гнев на русских, нет-нет да попадавших к шведам. И когда однажды после очередного неудачного штурма к нему привели четырёх крестьян, которые якобы хотели что-то поджечь в шведском лагере, он приказал:
— Этих двух обложить соломой и сжечь живьём. А этим отрезать носы и уши, и пусть идут к своим и покажут, что я сделаю со всеми непокорными.
Так было и сделано. Двух крестьян сожгли живьём на глазах у короля, а двум отрезали носы и уши, и сам Карл сказал им:
— Ступайте к Шереметеву.