— Солдаты России, настал час, который всего отечества состояние положил в ваши руки. И не помышляйте, что идёте в бой за Петра, но за государство, Петру вручённое, за род свой, за народ всероссийский. За отечество принять смерть весьма похвально, а страх смерти в бою — вещь всякой хулы достойная. О Петре же ведайте, что ему житие своё недорого, только бы жила Россия и российское благочестие, слава и благосостояние.
Закончив речь, Пётр надел шляпу и, обернувшись, сказал фельдмаршалу:
— Господин фельдмаршал, вручаю тебе мою армию, изволь командовать и ожидать приближения неприятеля на сем месте.
И, тронув коня, помчался к первой дивизии, которой должен был командовать в этом сражении.
А шведы уже двинулись. И уже по батареям, расположенным меж пехотными полками, неслось протяжное: «Картечью-у-у зарряжа-ай!» Артиллерии предстояло начать, пехоте — продолжить, кавалерии — оканчивать.
Шведы были подпущены столь близко, что ясно стали различимы лица солдат, блеск наострённых штыков.
— У вас что? Порох отсырел? — зашипела пехота, сама дрожавшая от нетерпения.
И вот грохнул пушечный залп, и сразу за ним донёсся со стороны шведов мощный звук, по утверждению очевидцев, «якобы огромные здания рушились». Это падали целыми рядами сражённые картечью шведы. Вслед за пушками залпами ударила из ружей пехота.
Однако шведов не остановил этот смертоносный огонь. Ныне должно сбыться их требование: «Смерти или хлеба». Иного они уже не хотели. Они яростно шли в штыковую, и остриё первого удара было направлено на первый батальон Новгородского полка, который был переодет в серую форму новобранцев.
Здесь Карл велел создать двойной перевес, надеясь именно в этом месте прорвать линию русских и отрезать их левое крыло.
И хотя Новгородский полк состоял из самых опытных бойцов, первый батальон был вскоре смят и рассеян. Нависла угроза прорыва шведов.
Царь сам подскакал ко второму батальону, соскочил с коня, схватил в руки ружьё со штыком, поднял его над головой.
— Ребята, не дадим шведу пройти. За мной!
И бросился вперёд, увлекая весь батальон. Пётр был длинноног и быстр не только в ходьбе, но и в беге, однако и он краем глаза заметил, как обходили его справа-слева новгородцы, и было ему оттого радостно на сердце: «Бегут все! Атакуют дружно, и нет страха на лицах их, но одна жажда мщения».
Разгром первого батальона недёшево дался шведам, кажется, последние силы были затрачены на это. И когда налетел на них свежий второй батальон, возглавляемый длинным Преображенским полковником, то начал колоть, рубить с таким ожесточением и натиском, что шведы попятились. Вначале медленно, но далее всё скорей да скорей.
А справа и слева охватывали шведов конница Меншикова и Боура, и эти объятия ничего хорошего не сулили.
Карл бросил по центру лучшие свои гвардейские полки: Упландский, Кольмарский, Иончепингский, Ниландский, тем самым поставив на карту всё.
И когда он увидел, как русская артиллерия буквально выкосила их картечью, он от отчаянья стал колотить руками по носилкам и даже биться об них головой.
— Где наша артиллерия? — кричал он, брызгая слюной. — Почему молчат наши пушки?
Словно не ему вчера докладывал Гилленкрок о почти полном отсутствии пороха, а он отвечал ему, что шведам достаточно припасли пороха русские. Верно, припасли.
Внезапно прилетевшее ядро ударило в носилки короля и разнесло их в щепы, убив при этом нескольких человек, в том числе Адлерфельда — королевского летописца. Сам Карл потерял сознание.
— Король убит! — вскричал кто-то.
И этот крик, как огонёк по пороховой дорожке, помчался по армии: «Король убит!»
Эта новость не прибавила шведам сил (отомстим за короля!), напротив, многих она лишила мужества (король погиб, и мы пропали).
Однако бросившиеся к Карлу его верные драбанты вскоре увидели, что король жив, что он был просто оглушён, контужен. Они тут же из двух пик и какого-то плаща сделали носилки, уложили на них своего несчастного монарха.
Придя в себя, Карл потребовал нести себя в самую гущу боя.
— Туда! Туда, где дерутся мои славные гвардейцы. Увидев меня, они воспрянут духом.
Но гвардейцы не могли уже увидеть своего обожаемого короля и воспрянуть духом, они все полегли под русской картечью и штыками.
— Туда! В битву! — требовал, словно помешанный, Карл. В эти мгновения он не хотел жить, искал смерти.
Но она не брала его, вполне довольствуясь его драбантами. В течение считанных минут картечь и пули уложили двадцать четыре носильщика.