«Уж не по моему ли адресу прокатывается, — подумал Пётр. — Неужели Фридрих представил меня ему бомбардиром? Впрочем, как бы ни было, «сухарь» прав».
— Как правило, это является для бомбардира его последним выстрелом в жизни, — заключил Штернфельд.
«Значит, не обо мне. Я-то, слава Богу, ещё жив».
И чем дальше говорил подполковник, тем больше он нравился ученику, уважавшему людей любой профессии, знающих и любящих своё дело.
Учёба началась.
Ещё до приезда Великого посольства фон Штернфельд перешёл со своим учеником к практическим занятиям, к стрельбе на полигоне. И хотя долговязый ученик проявлял удивительные способности, порою поражая цель с первого выстрела, подполковник не был щедр на похвалы.
— Вполне достаточно, — говорил он, и это была его высшая оценка.
Промах отмечался кратким и выразительным восклицанием:
— Фуй!
Меншиков, толкавшийся здесь же, представленный подполковнику как денщик Михайлова, после окончания занятий возмущался:
— И чего он фуйкался, ты вполне прилично стрелял.
— Он прав, Алексашка. И я добьюсь, что ни одного «фуя» от него не услышу.
Однако когда перешли к стрельбам с качели, имитировавшим огонь с корабля, качающегося на волнах, «фуи» посыпались как из рога изобилия.
— Герр Михайлов, вы не учитываете время горения пороха в запальной трубке, — палил подполковник ровным бесстрастным голосом. — Когда вы подносите фитиль?
— Как только цель появится в прицеле.
— А надо с опережением. Запомните, если вы не попадаете в корабль противника, он попадает в вас. Вы этого хотите?
— Нет, что вы, герр подполковник.
— Тогда продолжим. Заряжайте.
Пётр вновь заряжал пушку, установленную на качели. Фон Штернфельд командовал:
— Волнение три балла.
Эта команда была для денщика, и Меншиков начинал раскачивать качелю до команды: «Достаточно». Затем следовала команда: «Огонь!» Грохотал выстрел. Щит, изображавший противника, был невредим. И звучало брезгливо-сакраментальное:
— Фуй!
Пётр злился и начинал снова заряжать пушку. А когда подполковник сказал: «На сегодня хватит», — он решительно заявил:
— Нет, герр фон Штернфельд, я настаиваю на продолжении. Это не дело — «фуй» да «фуй».
Фон Штернфельд позволил себе даже улыбнуться, услышав столь решительный отказ ученика. И великодушно согласился, скомандовав:
— Волнение пять баллов.
Было ясно, что он хочет закончить занятия, доказав ученику на сегодняшний день его несостоятельность в стрельбе с «корабля». Меншиков раскачал качелю до пяти баллов, и когда после команды «Огонь» грянул выстрел, вдали от щита брызнули щепки.
— Ур-ра-а-а! — подпрыгнув от восторга, закричал Алексашка, радуясь, так словно это он попал в цель.
— Вполне достаточно, — процедил Штернфельд.
Пётр, закопчённый пороховым дымом и ставший похожим на араба, блеснул зубами:
— Алексашка, картуз!
Штернфельд, сам помешанный на артиллерийской науке, вполне понимал чувства ученика и позволил вновь зарядить пушку. И подал милостиво команду:
— Волнение три балла.
Из его уст это звучало уже уступкой.
И вновь брызнули щепки. И вновь последовала высшая оценка: «Вполне достаточно».
Но Пётр опять потребовал картуз с порохом и ядро. И ещё дважды попал в щит, превратив его в груду щепок.
Фон Штернфельд был удовлетворён успехом ученика и даже позволил себе после последнего выстрела и оценки его молвить лишнее, несерьёзное:
— Вполне достаточно... противник пошёл на дно.
8
Переговоры и аттестация
Восемнадцатого мая прибыло наконец и Великое посольство, ровно через десять дней после приезда Петра. Великому посольству был отведён большой дом, при входе в который их встретил камергер курфюрста и произнёс прочувствованную приветственную речь. Столы были уже накрыты, посуда была серебряная и фаянсовая. Послов ждал богатый обед и хорошая выпивка. Тосты произносил сам генерал-кригскомиссар, и, когда он поднял тост та здоровье царя, за окном грянули пушки и музыка.
— Не к добру эта пыль в глаза, — проворчал Возницын.
— Отчего так думаешь? — спросил Лефорт.
— Оттого, что за такие почести будет и запрос большой. Вот увидишь, Франц Яковлевич. Уж поверь мне. Ты видел дорогой прусские деревни? Голь, нищета. А тут вон сплошное серебро.
После обильного обеда явился церемониймейстер Бессер и официально пригласил великих послов на торжественную встречу с курфюрстом в крепостной замок. Обговаривая протокол встречи, Бессер заметил как бы мимоходом: