— Вызови сне Степана Буженинова, Данилу Новицкого, Василия Корчмина и двух Иванов — Овцина и Алексеева.
— Вот что, братцы, красна птица перьем, а человек ученьем, — сказал Пётр, когда волонтёры явились и стали у дверей. — Я определяю вас на ученье по пушечному делу. Василий, ты будешь старшим и о том, как будете учиться, станешь писать мне регулярно. Понял?
— Слушаю, господин бомбардир, — отвечал Корчмин.
— Мы скоро отъедем в Амстердам, туда и пиши мне на имя Петра Михайлова. Всем сержанта Корчмина слушать, как меня. А буде кто вольничать и отлынивать от занятий, с тем я сам займусь опосля, да так, что небо тому в овчинку покажется. Слышь, Данила?
— Слышу, господин бомбардир, — отвечал, несколько смутившись, Новицкий.
— У тебя есть замашки выпячивать свою персону. Не спесись перед товарищами. А ты, Василий, мне в письмах пиши про успехи каждого и неуспехи тож. По окончании учёбы чтобы каждый имел на руках аттестат с оценкой. А воротитесь домой, ещё и сам проэкзаменую.
— А где мы начнём, господин бомбардир? — спросил Буженинов.
— Начнёте ученье здесь, а потом переедете в Берлин. Наперво выучите язык немецкий, учителя будут немцы. Ну с Богом, братцы, очень прошу, не осрамитесь.
— Не подведём, господин бомбардир, — отвечал за всех Корчмин. — Не изволь беспокоиться. Правда, ребята? Не подведём же.
— Не подведём, не подведём, — отвечали нестройно волонтёры.
Когда волонтёры вышли, Пётр сказал Меншикову:
— А ты говорил, не жирно ли за науку? Вот теперь Штернфельд разве откажется выучить ещё пятерых? А? Вот то-то. Смотреть дальше своего носа надо, Алексашка.
А меж тем в Польше в связи с выборами короля нарастало напряжение, и Великое посольство вынуждено было сидеть в Кёнигсберге, не двигаясь далее.
— Не дай Бог, изберут француза, — вздыхал Головин.
— Не моги и думать об этом, Фёдор Алексеевич, — сердился Пётр. — Кого угодно, хоть последнего пана, но только не Конти.
— Но Никитин пишет, что французская партия усиливается, а на него самого уже покушение готовится.
— Понятно, он им как кость в горле стоит.
— И сторонники Конти грозятся прямо в лицо нашему резиденту, что, как только выберут принца, пойдут у нас Смоленск отбирать.
— Ну, Смоленск, положим, они не отымут, — говорил Пётр. — Хуже, когда Польша из антитурецкого союза выпадет. Вот этого допустить нельзя.
— Близятся выборы, Пётр Алексеевич, может, ты сам напишешь Никитину?
— Я не только Никитину, я всему сейму напишу. Пусть он не свою глотку рвёт, а зачитает им царскую грамоту.
— Верно, Пётр Алексеевич. Пиши.
Пётр сел к столу, придвинул лист бумаги, взял перо, одно, осмотрев, отбросил. Взял второе и его швырнул в угол.
— Кто очинивал перья? — спросил раздражённо.
— Я, господин бомбардир, — тихо отозвался подьячий Ларионов.
— Плохо чинишь.
Ларионов взглянул на Головина, мол, хорошие ж перья, но тот, кивнув одобрительно, развёл руками: что поделаешь, терпи, не на тебя гнев, на ясновельможных, а рядом-то ты.
— Вот это попробуйте, господин бомбардир, — подал подьячий другое перо.
Пётр, даже не взглянув на очин, умакнул перо в чернильницу и начал писать быстро, словно летя по бумаге, разбрызгивая чернила:
«Ясновельможные Панове! До нас, Государя всея Руси, дошла ведомость, что на великопольском сейме, готовясь к избранию короля, многие наклоняются в сторону французского принца де Конти. Должен напомнить ясновельможным панам, что сим избранием будет нарушен «вечный мир» между Россией и Польшей, так как де Конти, став королём, явно намерен вступить в союз с турецким султаном и крымским ханом. В этом случае Польша нарушит союзнический договор с Австрией, Венецией и Россией, что обернётся худом и для самой Польши. И посему, имея к государству вашему постоянную дружбу, мы такого короля французской и турецкой стороны видеть в Польше не желаем, а желаем, чтобы выбрали вы себе короля какого ни есть народа, только был бы он не противной стороны, в доброй дружбе и крепком союзе с нами и цесарем римским, против общего неприятеля Креста Святого.
Речи Посполитой верный друг и союзник Пётр».
Закончив писать, отодвинул лист на край стола, буркнул подьячему:
— Перебели. Я подпишу.
И снова, умакнув перо, начал писать на другом листе резиденту Никитину:
«Дорогой Алексей Васильевич! Посылаю тебе грамоту мою, адресованную ясновельможным, учини так, чтоб размножить её, а того крепче, зачитать на сейме. Не забудь оговориться, что грамоту сию ты получил из Москвы от государя. Обязательно. И от себя напомни спесивцам, что армия князя Ромодановского стоит у границ и что государь, мол, двинет её немедля, если случится противно его слову. Самому мне грозиться невместно, а тебе Бог простит, а я дак ещё и награжу. Что б ни учинилось, пиши мне сюда в Пиллау незамедлительно. Да поможет тебе Бог. Пётр».