— Вилли, ступай в деревню и узнай, не проезжал ли царь.
Камергер ушёл. Хозяев дома, двух стариков, напуганных неожиданным появлением высоких гостей, немедленно отправили к соседям. Повара развели на кухне огонь, перетащили туда всю провизию и посуду и принялись готовить обед для всей оравы.
Софья и Шарлотта чуть ли не час просидели в карете, дожидаясь, пока комнаты этой развалюхи будут приведены в божеский вид — выметен мусор, перемыты полы, окна. За это время вернулся из деревни камергер.
— Ну? — спросила Софья.
— Нет, не проезжал, сказали.
— Это точно?
— Точно, ваше высочество. Они только от меня услыхали, что здесь будет проезжать царь.
— А не проедет ли он другой дорогой? — засомневалась Шарлотта.
— Да нет, с заводов в сторону Голландии тут дорога через Коппенбург только.
Наконец из дома явился дворецкий и пригласил курфюрстин в комнаты. Тут же началась выгрузка коробок с платьями, шляпками и прочими принадлежностями дамского туалета.
В комнатах-уборных развёрнуты были походные трельяжи, и парикмахеры приступили к своим обязанностям — сооружать причёски принцессам. Даже Доротее была сделана пышная причёска с огромным бантом наверху. И не только курфюрстины, но и все девушки их свиты затягивались в корсеты, взбивали под фижмами турнюры[29], румянились, щедро обливались духами.
Курфюрстина Ганноверская Софья, как старшая, приказала и дворецкому и камергеру сменить чулки и подать достойные торжества туфли с золочёными пряжками, с красными каблуками. Камергер было засомневался, что-де в деревне грязно и пока, мол, доберётся до царя, туфли запачкает. Софья осталась непреклонной:
— Грязь к красоте не пристанет. Переобуйтесь, Вилли.
К обеду все были готовы, столы накрыты, посуда расставлена, жаркое изготовлено, бутылки выстроены. Артисты, занявшие мезонин, настроились, опробовали инструменты, певицы пропели свои октавы, прочищая горловые связки. Дело было за царём, который всё ещё не появлялся и не давал о себе знать, как это обычно делали высокие лица, отправляя вперёд скороходов-оповещателей. Что с него взять — дикарь.
Все истомились этим ожиданием. Дети, Доротея и Георг, успели выспаться, а царя всё не было. Наконец, когда солнце уже клонилось к закату, в деревню въехало Великое посольство.
Пётр остановился в убогой крестьянской хатёнке и ещё не успел толком осмотреться, как на пороге появился камергер Вилли в блестящем от серебряных нитей жюстокоре[30], в белых чулках и, изящно поклонившись, молвил с достоинством:
— Их высочества курфюрстины Ганноверская и Бранденбургская просят пожаловать ваше величество отужинать с ними.
— Чего он там молотит? — спросил Пётр Шафирова, а узнав, отрезал жёстко: — Скажи, я не пойду.
— Скажи курфюрстинам, что герр Питер отказывается. Он не придёт.
— Но почему? — выпучил глаза камергер. — Ведь это ж курфюрстины.
— Ну и что ж, что курфюрстины, — сказал Шафиров. — Мы тоже не ниже их, а може, и повыше. Ступай, братец, ступай. Сказано же тебе, мы не придём.
Грустный воротился камергер к своим госпожам.
— Как так не придёт? — возмутилась Софья. — Когда приглашают дамы, разве можно отказывать? Это ещё что за чудище? Мы тащились в такую даль, ночь не спали, а он не придёт. Сейчас же отправляйся назад, Вилли, и без царя не являйся. Если не приведёшь, лишу места, пойдёшь на конюшню навоз чистить. Отправляйся, я ничего знать не хочу.
Вилли поплёлся назад, но на этот раз ему в поддержку был ещё выделен дворецкий. Однако ответ был тот же: нет: Обескураженный дворецкий уже повернулся к выходу, но камергер остался стоять, лепеча:
— Мне нельзя без царя... меня прогонят... я умоляю... — На глазах Вилли явились даже крупные слёзы.
— Чего он там? — спросил Пётр Шафирова.
— Говорит, его прогонят со службы, если он без тебя воротится, герр Питер.
— Вот бабы, — покачал головой Пётр, — это ж надо так над слугой изгаляться. Ладно, скажи ему, мол, приду, но только чтоб, кроме курфюрстин, никого там не было. С ними посижу, так и быть, часок. Надо ж выручать парня.
— Он говорит, там ещё музыканты.
— Никого, я сказал. Музыканты у нас и свои есть. Будут один-два застольных слуги, и довольно.
Камергер летел назад как на крыльях, уже не разбирая дороги, все чулки даже сзади забрызгал. Софья, узнав об условиях гостя, поворчав: «Дикарь есть дикарь», — приказала всем удалиться, а итальянских музыкантов и певицу загнала в мезонин, велев сидеть там тихо, как мышкам.