Меняются голоса, вступает в разговор чей-то раздраженный, нервный:
— И правильно. Что тут может нравиться? Все от малокультурья. Еще один повод для пьянки. Это вы видели, как они туда идут. А я — как возвращаются. Непотребное зрелище.
— Не знаю. Славяне всегда были язычниками. Для них смерть есть символ, иное состояние жизни. Они по-своему поклонялись смерти. Смерть имела свое толкование — жизнь в раю. Обратите внимание: не смерть, а жизнь. А рай, знаете ли, — это не просто так. Справедливая, непорочная среда. Мир, сотканный только из добра.
И еще голос, так непохожий на два первых: устоявшийся, рассудочный:
— Точно сказано, точно! Поминают лишь доброе. Разве плохо? Прикасаются к вечной доброте. Пусть будет! А свинья везде грязь найдет… Мы вот стоим, ругаемся: музыкантов нет. Молчать неудобно, так и возмущаться или говорить — тоже неудобно. Мне один поп как-то сказал: «Я от вашего имени с богом разговариваю. Оно, может, и моя работа, но работа озаренная. Для всякого единое слово. Там все равны! Покойного песней провожают. Потому и зовется — отпевание…»
Пропал накал, нерв спора перегорел. Уже никто и не настроен возражать. И только тот, нервный, чтоб последнее слово за ним осталось, ворчит недобро:
— Антимонию развели! Ну сколько можно ждать? Скажите, чтоб начинали. У меня в пятнадцать тридцать коллегия.
— Во, слышали?
— А что вы хотите?.. Во имя жизни.
— Да я не против, но обидно. Хороним в перерыве между заседаниями. На часы смотрим. У гроба стоишь — положено о вечном думать. А у тебя перед глазами мельтешение лиц, будто ты из кабинета не выходил. Всем чего-то надо подписать, договориться, утвердить.
— Какая к дьяволу вечность! Мы недополучили три тысячи тонн бумаги. У меня машины стоят.
«Во имя жизни», — мысленно повторяю я. Надо бы перейти на ту сторону. Возможно, Лера хочет поговорить со мной. Вот опять повернула голову, выискивая меня глазами. Я здесь. Я здесь.
Нас разделяет не больше шести шагов. Я чувствую желание подойти к ней, прикоснуться, теплом руки своей успокоить, обнадежить ее. Я знал ее девочкой. Как же это далеко, неправдоподобно далеко!
Чтобы подойти к ней, надо выбраться из толпы и сделать всего шесть шагов. Оказаться на виду, обратить на себя внимание. Или так вот, теснясь, боком двинуться в ее сторону, досаждая людям, вызывая раздражение, и этим опять же обратить на себя внимание. Я уговариваю и отговариваю себя. Не знаю точно, чего мне хочется больше: подойти к ней, оказаться рядом или, наоборот, стоять напротив и угадывать на себе время от времени ее вопрошающий взгляд.
— Сколько ей?! — Я поворачиваюсь, потому что знаю наверняка: мой знакомый окажется рядом и ответит мне.
— Уже достаточно за тридцать.
— Пожалуй, так оно и есть. Она и выглядит на свои годы. Отчего она не замужем?
— Вы, видимо, этого не знаете. Полонов, он слишком много места занимал в ее жизни. Неизвестно, кому ее будущий муж должен был нравиться больше: ей или отцу. Сначала она страдала от унижения, бунтовала. Затем привыкла, научилась на своих избранников смотреть глазами отца.
— В таком случае она заслуживает сочувствия.
— И уважения. Ее жертвы окупились. Две трети наследства — это солидный капитал. Богатая невеста. Очень богатая.
— В том и несчастье. Любовь могла быть. Но теперь уж вряд ли: вечная раба достатка. Бог наградил ее умом. Ей всегда будет мерещиться обман. Согласитесь, соблазн велик.
— Велик, ох, велик.
— Она, кажется, хочет, чтобы я подошел к ней. Пойду.
— И за меня словечко замолвите.
— За вас? Я и сотой доли того не знаю, что ведомо вам об их жизни. Знать ближе, чем знаете вы, вряд ли возможно.
— Приятно слышать. — За спиной раздалось всхлипывание. Мне неловко было оборачиваться, но я почувствовал, как в спину мне тычутся костистые руки моего знакомого. — Покойный ценил меня. Не сочтите за труд замолвить слово. Отрекомендуйте своим другом.
— Но вы же знакомы!
— Да уж куда больше… Мне покойный велел детей опекать, употребить свое влияние на жену, удерживать Елену Андреевну от непродуманных поступков. Неблагодарный труд! Теперь вот Валерия считает меня своим противником. А я одного хочу: чтобы семью окружали люди преданные. Им сейчас разумный совет нужен.
— Так посоветуйте.
— Посоветуйте!.. Легко вам говорить. Доверия к моему слову нет. А я ведь не человек с улицы — друг семьи. Обидно. — Он легко переходил на плаксивое бормотание, отчего мне делалось неловко, и я спешил успокоить его:
— Будет вам.
— Эх, Андрей Сергеевич! Мало ли злых людей, готовых человеческое несчастье употребить с пользой для себя? Завещание завещанием. А если узнают, что дочь приемная?.. Уж поверьте мне, есть для суда зацепочка.