— Что вы говорите, вслушайтесь! — Куда подевалось мое спокойствие, моя готовность слушать?! — Это же ересь. По вашей теории мы не вправе осудить глупца, потому что совершать глупости — его призвание. Мы не вправе воздать смелому за смелость и умному за ум, потому что иначе они поступать не могут. А нашумевший процесс? Разве вы забыли? Зачем же выступать общественным защитником, зачем ехать на край света, чтобы там на свой страх и риск проводить дорасследование, собирать материалы? Вы же знаете, именно его речь на суде склонила чашу весов. Дело вернули на доследование. А затем и доказали невиновность человека.
— Все так. — Мой знакомый утомился, на лице, обтянутом сухой старческой кожей, заалел румянец. — Он не просто выступал в суде, он пригласил туда печать, а потом полгода пробивал эту публикацию. Ведь в ней отдельной главой излагалась речь общественного защитника. А этим защитником был он.
— Вот и хорошо. Гласность была необходима. Это помогло установить истину.
— Возможно. — Он просунул пальцы под воротник и повертел головой. — Между прочим, бывший подсудимый, которого он спас, подарил ему библиотеку. Вы знаете об этом?
— Нет, не знаю, — признался я. — Людская благодарность имеет разные формы выражения. Вам же вот библиотек не дарят.
— Не дарят, — согласился он. И вздох, вырвавшийся у него, был вздохом против его воли. Он потер подбородок и тихо добавил: — Очень важные детали. Очень.
В толпе стало тихо. Несколько человек, собранных стараниями распорядителя похорон, окружили трибуну, неслышно переговаривались, видимо, решали, кому говорить первым. Я ощутил беспокойство. Начнется митинг, и я уже не смогу ничего доказать, опрокинуть его доводы. Его нелюбовь, зависть к Полонову, которую он тщательно скрывал, останутся безответными. Мне было наплевать, как выглядело мое лицо. Я говорил запальчиво:
— Сейчас, задним числом, вы хотите отыграть очки в проигранном вами соперничестве. Любой поступок Полонова вы ставите под сомнение. Вам надо оправдать себя, свою неспособность на подобные поступки. Я понимаю вас и сочувствую вам. — На этом мне надо было бы остановиться, но я не удержался: — И библиотека вас волнует лишь потому, что ее подарили не вам.
Он не возразил, пальцы его рук, я снова обратил внимание на пальцы, сжимались и разжимались, губы плаксиво вытянулись, он сглотнул слюну.
— Я не хочу с вами ссориться, — сказал он.
Опять зажмурил глаза. «Сейчас заплачет», — подумал я и очень зримо представил две крупные слезы, которые сразу сползут в глубокие морщины, и лицо станет похожим на слепок лица. Я отвернулся. Он истолковал мое движение по-своему, подумал, что я ухожу, схватил меня за локоть. Я было дернулся, но он держал цепко, зная наверняка, что быстро отойти в этой тесноте трудно.
— Пустите меня. Она ждет. Вы же видите: ждет.
Он задвигался за моей спиной, захрустел гравием:
— Уж пожалуйста, во имя покоя семьи, я ваш друг.
Когда хоронят мужчин, женщин встречаешь редко. А те, которые приходят, примечаемы особо. Их печаль естественнее, ближе к слезам.
На трибуну поднялся Гавликов, закашлялся. Рассеянно провел рукой по краю трибуны. И тотчас запушилась пыль под его рукой, и тотчас ветер снес эту пыль на тяжелые подковы венков.
Для того чтобы подойти к Лере, мне надо выбраться из толпы, обойти кругом и снова, пробившись через толпу, оказаться рядом. Надо проявить настойчивость, и нечего думать о том, чтобы сделать это незаметно, не потревожив людей. Там, в центре, уже призывают к тишине. Приходится проталкиваться, терпеть непочтительные реплики. Постороннего не очень щадят: «Он перепутал похороны, не за тем гробом пошел». Знакомые досадливо морщатся. Моя поспешность, решительность кажутся им необъяснимыми. Кивком головы приветствуют меня, не расспрашивают, выжимают для меня свободное место, поспешно переставляют ноги, на которые я конечно же наступаю.
— Простите, ради бога, простите. Мне туда.
Туда — значит, на выход. Туда — значит, из толпы. Туда!
— Ну право, он ненормальный. Стоять столько времени, чтобы в самый неподходящий момент…
Все говорится вдогонку. Обрывки фраз, отдельные слова.
Измятый, издавленный, я прихожу в себя. Несколько шагов по кругу. Примерно здесь. Нет, еще левее, еще. Теперь люди мне кажутся привлекательнее. Они подчинены скорби. Они равнодушны ко мне. Они не знают меня. Слава богу, здесь не так тесно.