— Простите, мне туда!
Туда — значит, в толпу. Туда — значит, на голос, призывающий к тишине. Тонкий запах духов. Рядом нет моего знакомого. Он бы мне пояснил, кто и откуда эти женщины. Кого они провожают, с кем прощаются — с родственником, сослуживцем? Их привело сюда любопытство, а может, это дань чему-то несостоявшемуся или… На их лицах нет слез.
Я устремляюсь вперед. Четыре шага — и я миную женщин. Они переговариваются между собой. Я заставляю себя остановиться. Зачем? Какой интерес я хочу насытить? Да простит мне покойный: во имя жизни, она стоит того.
— Ты здесь? Чего ради? — Голос одной из женщин показался мне грубоватым. А может быть, грубым был вопрос, а голос как голос, чуть резковат.
Гримаса искажает аккуратное, но безвольное лицо:
— Сама не знаю. — Узкие плечи недоуменно приподнялись. — С мужем за компанию… Глупость, конечно. Я Полонова и в глаза никогда не видела. Так что скорблю из солидарности.
— Не ты одна. — В голосе подруги слышится сочувствие. — Повод для общения. Печальный, конечно, но все-таки повод. Я даже где-то вычитала — скорбь притупляет противоречия.
— Значит, твой тоже здесь?
— А как же!
Та, что заговорила последней, прикрыла рукой рот, скрывая зевоту:
— Бр-р… Скучно!
Подруга шумно вздыхает и начинает разъяснять спокойно, обстоятельно. Я уже не сомневаюсь: она старше и опытнее.
— Когда чего-то не понимаешь или не знаешь, всегда скучно. Муж виноват, держит тебя взаперти. Как он, в порядке?
— Не смеши меня. Он нестерпим. Второй брак — и такая промашка! Я в отчаянии.
— Ну, ну! Я уверена, что все не так страшно. Поговори с ним.
— Страшно, ужасно, непоправимо!
— Тише, на нас смотрят. Что стряслось, объясни толком!
— Ничего, ровным счетом ничего. Я думала, что он великий писатель. А я жена великого писателя. Все липа, Ритуленька, липа! Обыкновенный человек. Сам себе стирает рубашки. И носки у него пахнут потом. А расходы за день он выписывает в блокнот. Господи, — голос не сдержал отчаяния, — за что ты меня так покарал?!
На затихшую толпу с окружающих берез слетали редкие желтые листья. Опять в отдалении грянул оркестр, сердце сжалось, и я стал проталкиваться вперед, стараясь уйти от звуков, которые лишь подтверждали сиротливость полоновских похорон.
Я машинально коснулся Лериной ладони:
— Мне показалось, что вы звали меня.
Она ответила не сразу, благодарно сжала мою руку:
— Мне холодно. Постойте рядом со мной. Он очень любил вас.
Я не Нашелся, что ответить. Внезапно откуда-то сбоку послышались рыданье, всхлипы, и тотчас примирительный голос:
— Полно, полно, что люди подумают?
Однако голос не желал смириться и выплеснулся на выдохе:
— Пусть, пусть думают!!! — И женщина зарыдала, уже никак не сдерживая себя.
Я было шагнул в сторону рыданий, но не успел разглядеть лица женщины, лишь увидел двоих, они помогали отойти ей в сторону, поддерживая под руки и поглаживая вздрагивающие плечи. Я обернулся. Лицо Леры оставалось спокойным. И фраза, произнесенная приглушенно, была ответом на незаданный мною вопрос:
— Из его семинара. Вы же знаете, он умел очаровывать.
Звуки музыки и это вот внезапное рыдание вызвали минутное замешательство. Человек, стоящий на трибуне, растерянно оглянулся, но ему уже протягивали мегафон, он неумело взял его. И сквозь потрескивающий шорох на застывшую толпу упали слова:
— Здесь нет посторонних. Нет безразличных. Здесь собрались лишь любящие и скорбящие. Умер большой писатель.
БАНАЛЬНЫЙ СЮЖЕТ
Повесть
ГЛАВА I
Уже все было. Влюбленность и отчаяние от совершенных ошибок; одиночество и уязвленное самолюбие; желание мести и сама месть, столь бесполезная после свершения, так как ты сам не стал счастливее.
Была целая жизнь, когда человеку можно сказать: «А помнишь, двадцать лет назад», — и видения, возникшие перед глазами, будут поразительно отчетливы, как если бы от этих видений нас отделяли дни, а не годы. То не видения детства, а миг лучшей поры жизни: ты молод, свободен и переполненность этой свободой делает тебя раскрепощенным, счастливым или почти счастливым.
А еще ты красив, решителен и чертовски заметен. И всякий взор женщины, коснувшийся тебя, наполнял твое тело немыслимым жаром, и чувство, сходное с восхищением самим собой, распирало душу. Ты уже не проходишь спокойно мимо зеркала, а застываешь перед ним и долго рассматриваешь себя, чуть запрокидываешь голову, лицо твое принимает разные выражения, и ты придирчиво вглядываешься, сравниваешь. Тебе надо знать точно, какое из них и есть твое лицо, твой стиль, твоя манера говорить, смеяться, молчать. Ты уже способен распорядиться своим настроением, подать его должным образом.