Я часто думал над этими ее словами. Мне представлялись они истерикой, капризом. Я полагал, что Вере не следовало их говорить. Она могла думать так, но говорить подобных слов не следовало.
Ложь начинается не тогда, когда она высказана, а когда однажды кем-либо защищено право на ложь. Не существует вопроса, что лучше: правда или ложь? Это понятия разного смыслового и нравственного рода. Ложь не может заменить правды. Ложь может заменить только ложь.
Она выслушала меня очень сосредоточенно. Долго молчала, а ее ответ ей дался не сразу:
— Я не хотела лжи. Я хотела, чтобы ложь, предложенная мной, была правдой.
В своих отношениях мы как бы вернулись назад за черту тех внезапных слов «давай поженимся». Разрыв нас не устраивал обоих. Но и неспешное повторение пройденного, не сулившее особых открытий, нас тоже не устраивало. Мы растерялись. Мы не знали, как лучше распорядиться нашей размолвкой. Сказать, что ее нет, — значит в понимании Веры, пренебречь теми уроками, которые должен извлечь я из этой размолвки. Сказать, что она есть, — значит оставить за размолвкой право на некое долгожительство и предложить нам обоим иную формулу отношений, замешанных на моложавом бодрячестве, будто в твоем распоряжении целая вечность.
Устать в этой жизни можно от всего: от удачи, если она нескончаема; от любви, если она легко доступна; от боли, если она постоянная; от ссоры, если она не приближает вас к правде, а лишь добавляет разрушений и разрушений.
Я не стерпел и сказал ей об этом.
У нее не появилось даже желания защититься.
«Возможно, мы не искушены в ссорах, — подумал я, — мы рано начали уставать».
Однажды шли мимо загса и, не сговариваясь, свернули туда. А когда вышли, долго и с недоверием разглядывали друг друга. Желали убедиться в достоверности самих себя. И уходили от загса нерешительно и опять же оглядываясь не назад, не в конец улицы, где белел отремонтированный особняк, а чуть вбок, друг на друга, очень хотелось скрыть свое опасение, свое любопытство, свою радость удавшейся хитрости и думать про себя: «Это она, она сделала первый шаг». Так вот и шли, не заговаривая друг с другом, а в голове стучало: «Значит, осенью», «Значит, осенью». Без уточнения месяца, числа. А так вот объемно — осенью. Намек, отдушина для поступка. Еще можно перерешить.
Прошли одну улицу, следующую. Все, дальше идти некуда — ее дом. Запрокинув голову, смотрю на светящиеся окна ее квартиры. Понимаю, надо что-то сказать и уместить в эти слова наше настроение, наше отношение к тому, что случилось часом раньше. И чтоб была в тех словах и радость, и испуг, и удивление. Очень необычными должны быть эти слова. Таинственные окна, я смотрю на них с неприязнью. Я еще ни разу не был там, по ту сторону этих окон. Нет, не созревают в моем сознании необычные слова. Смотрю на окна и говорю с грустью:
— Там нас не ждут. — И, не обращая внимания на идущих, наклонился к ее лицу, почувствовал губами жаркое тепло щеки и, обдувая завитки волос, из-под которых выглядывало аккуратно прижатое ухо, стал целовать его, шептать: — Осталось семьдесят два дня.
Регистрация брака была назначена на сентябрь. Говорят, что браки, которые случаются осенью, более устойчивы. Глупость, конечно, но хочется верить.
Я отмечаю в себе странное тяготение к самоанализу. Упорное желание увидеть себя со стороны. Раздвоиться, выйти из себя и посмотреть на себя, зная точно, что тот второй — тот же самый ты.
Какой была моя прежняя жизнь? Я не склонен ее излишне драматизировать, однако и упрощать ее было бы опрометчиво с моей стороны. В этой жизни было достаточно маяты, неустроенности, невоплощенных надежд, мимолетных радостей. От большой беды бог миловал, ну а малых я не считал. Да и не понимал, где начиналась радость и как, подчиняясь каким законам, она вдруг превращалась в беду.
Мне всегда казалось, что моим поступкам недостает рациональности. Они не были случайными, нет. Совершая эти поступки, я был убежден в их правомерности. И все-таки… Путь до поступка для меня столь многотруден, что на сам поступок порой не хватает сил. Потому и выглядел он вялым и даже поспешным. Это не от бездумности, упаси бог. Скорее из-за отсутствия самоконтроля. Человек должен уметь управлять собственными сомнениями. Я не умею. Мне нравится определенность, но в той же мере она и пугает меня. С одной стороны, что-то решено до тебя и за тебя волей обстоятельств, судьбы, а значит, твоих сил на то уже не потребуется. С другой стороны, ты ограничен в собственных сомнениях. А где более всего выражается твоя свобода, нежели не в них. Хочу, подумаю так, хочу, подумаю иначе.