Все это крайне повлияло на характер Кедрина. Он стал капризен, мнителен. Если бы Морташов сказал мне, что старик согласился, я бы тут же уличил его во лжи. Старик никогда не давал сразу точных ответов. Это было его стилем. Если он хотел отказать, он не говорил «нет». «Это вряд ли возможно», — говорил Кедрин, либо: «Воплотить вашу идею будет очень затруднительно». Утвердительные ответы имели еще более размытую редакцию: «Ваша идея производит впечатление», «теоретически сказанное вами вполне вероятно», «ваши предложения способны заинтересовать». Ответ Кедрина в пересказах Морташова, бесспорно, был ответом Кедрина.
— Академик очень нездоров, — сказал я. — И всякие исследования, проведенные без его участия… — Я сомнительно покачал головой. — Он замучает вас вопросами. Его придирчивость, скрупулезность общеизвестны. Ни одной запятой на веру. И потом, для создания новой математической модели нужна тождественность ошибок, обследования, по крайней мере, двух, трех регионов. Чтобы никто не мог опровергнуть и утверждать, что старая модель хоть и уязвима, но при определенных условиях эффективна. Как я понял, речь идет о принципиально новой формуле оптимального природопользования.
— Естественно, не станем же мы ворошить старье. Задействовано столько людей.
Морташов зло хмыкнул. Я внимательно посмотрел на Морташова. Я понял не только ход его мыслей, я понял больше — ход его действий. Морташов, что называется, подловил академика. Ловко расставил сеть, и тот в нее угодил.
Что такое кафедра для Кедрина — закатный луч, тихая обитель. Академик привык не только к научному почитанию, но и к почитанию должностному, административному. Он с горькой иронией вспоминал время, когда был в числе наиболее авторитетных организаторов науки. Оставалось лишь поражаться необыкновенной психологической интуиции Морташова. Предложив старику авторство в пяти аналитических статьях, которые конечно же будут замечены, он давал Кедрину шанс еще раз почувствовать себя всесильным, еще раз громко заявить о себе, развеять миф о своей немощи.
Ах, Морташов, Морташов, откуда в тебе это дьявольское коварство!
Лет пять назад Морташов оказался среди приглашенных на одно авторитетное совещание — обсуждалась энергетическая программа. На этом совещании академик впервые сформулировал идею невозможности существования в современных условиях ни одного инженерного сооружения, нарушающего существующее природное равновесие без экономико-экологического обоснования. Выступление академика было встречено прохладно. Его упрекали в недопонимании насущных задач. Академик тяжело переживал эту глухоту окружающих. Тогда он предложил новую математическую модель природопользования. Не вызывает сомнения, что Морташов раздобыл стенограмму того заседания и в разговоре с академиком напомнил Кедрину его собственное выступление, восхитился его научной прозорливостью и конечно же назвал себя сторонником идей Кедрина, чем и расположил к себе старика. Математическая модель оптимального природопользования войдет в экологическую науку как модель Кедрина — Морташова.
Я угадал, я высчитал. Но академик неподъемен. Он может дать согласие на консультацию, но консультировать… Это сопряжено с массой сложностей. В поле академик пошлет меня. А значит, Морташову придется иметь дело со мной. Морташов уже все вынюхал, взвесил. Мое упрямство, мое нежелание участвовать в этой затее фактически обрекает ее на провал. Академику некем меня заменить. Но я напрасно возомнил о себе, напрасно дал разгуляться своей гордыне. Если академик попросит, я не смогу ему отказать. И любой рассказ о моих непростых отношениях с Морташовым в прошлом он отнесет к умышленной драматизации этих отношений, сочтет попыткой найти предлог для отказа. Он даже обвинит меня в уязвленном тщеславии, боязни остаться безымянным членом команды. Он напомнит, что всегда зачеркивал свою фамилию в работах, которые я проделал под его руководством. Круг замкнулся, я прижат к стене.
Оглядываюсь на Морташова, он, печатая шаг, идет от фонаря к фонарю, лихо разворачивается и, печатая шаг, идет назад. «Откуда силы берутся? — с завистью подумал я. — Четвертый час ночи». Сам я стою, прислонившись к одному из этих фонарей. Морташов марширует, и мне даже кажется, что под его выкидным шагом плиточный тротуар постанывает. Он знает, о чем я думаю, и не торопит меня.
— Конечно, — говорит Морташов, — ты можешь отказаться. Однако твой отказ чреват. Да ты и сам понимаешь. Я слышал, у тебя защита в конце года? Хочешь, я буду твоим оппонентом? — Он засмеялся вкрадчиво. — Ну не я. Ты же знаешь, у нас в институте есть светлые головы.