Хоэ низко поклонился. Кёниг никогда не останется в одиночестве, пока дышит Ауфшлаг. Он отдаст все ради служения этому великому человеку. Все.
– Я никогда не оставлю тебя, – искренне поклялся ученый.
Как только за Ауфшлагом закрылась тяжелая дубовая дверь, Отречение усмехнулся:
– Он оставит тебя. Они все бросят тебя.
Кёниг грустно улыбнулся доппелю.
– Да. Но не сейчас. Обратил внимание, что он не произнес слова «доверие»? В тот день, когда он скажет мне, что я могу ему доверять, он умрет.
Беспокойство нервно кашлянул:
– Но ты всегда говоришь людям, что они могут доверять тебе.
– Верно.
Отречение указал на закрытую дверь:
– Ты сказал ему, что изначал планировал Вознесение лишь одного бога.
– Да.
– Но мы хотели…
– Я хотел.
– … ты хотел, чтобы их Вознеслось как можно больше. Теперь, когда остался только один ребенок, нашим… твоим планам угрожает серьезная опасность. Если с ребенком что-то случится… – Отречение не стал заканчивать мысль.
– Ты солгал ему, – обвинил Кёнига Приятие, который уже не стоял в углу. – Я думал, он наш друг.
– Любое общение – это манипуляция, – ответил Кёниг. – Любое взаимодействие, социальное или иное, служит средством получить то, чего хочешь ты. Это основа общества. – Он прошел по залу, и подол его алых одежд заскользил по дорогим коврам. – Мне нужен Ауфшлаг, а я нужен ему. В основе любой дружбы лежит определенный уровень взаимной зависимости. Потребность и удовлетворение этой потребности. Без меня Ауфшлаг был бы никем – маленьким человечком с жалкими мечтами. Мне без Ауфшлага оказалось бы сложно создать моего бога. Мы нужны друг другу. Мы используем друг друга. – Кёниг улыбнулся Приятию. Это встревожило доппеля. – Когда он предаст меня – а в том, что он так поступит, сомнений нет, – я убью его. – Кёниг исподлобья посмотрел на доппелей. – В этом вы можете мне доверять.
Приятие тихо рассмеялся.
– И сейчас, как мне подумалось, я не только воплощаю твою потребность в Приятии, но и служу единственным выражением твоего чувства юмора.
– Я не шутил, – ответил Кёниг.
Приятие с огорченным видом уставился в пол.
– Вот ведь.
Кёниг отправил трех доппелей в другую комнату, чтобы ему было просторнее размышлять. Они заполняли собой все его мысли, требуя внимания, постоянно ссорясь и пререкаясь друг с другом. На мгновение Кёнигу показалось, что они не уйдут, но тут Приятие склонил голову и вышел, а другие двинулись следом. Не так давно он мог заставить их раствориться лишь небольшим усилием воли. Теперь ему трудно выставить их в другую комнату. Однажды он не сможет их прогнать. Они были его проклятием и верным признаком его огромной силы. К несчастью, вместе с его могуществом росла и сила доппелей. Наступит день, когда они прекратят ему подчиняться. Станут преследовать его каждую секунду, бормотать, когда он будет стараться уснуть. Они заразят собой его мысли.
А затем они одержат над ним верх. Его иллюзии свергнут его, сбросят с престола его собственного сознания, пожрут его разум. Ему не узнать, как именно это случится. Возможно, его затащат в зеркало, и он навсегда останется заточен там. Он может потерять контроль над собой и перестать разграничивать себя и своих доппелей. Самый сильный воспользуется этим и возьмет власть в свои руки. И тогда Кёниг станет хнычущим доппелем при новом Кёниге.
Гайстескранкен могут пойти по очень разным путям. Он слыхал о соматопарафрениках, у которых конечности восставали против разума и захватывали всю власть. Больше всего его пугала судьба котардиста. Кёнигу жутко было думать о том, как станет разлагаться его плоть, как внутренние органы будут гнить или усыхать.
Кёниг сел за стол, чудовищную дубовую громаду с резными орнаментами. Он нашел его в одном из самых глубоких подвалов церкви и забрал себе. Кажется, это какое-то вишневое дерево, красное, но настолько темного оттенка, что его можно было счесть черным. На столе в беспорядке валялись бумаги. Через Кёнига проходили все дела Геборене. Он был центром всего. Зельбстхас не стал бы тем, чем сегодня являлся, если бы не постоянное внимание Кёнига.
«Боги, как здесь тихо». Пререкания доппелей его отвлекали, но в то же время приносили пользу. Хотя говорить с ними было почти то же самое, что беседовать с самим собой, такие размышления вслух шли ему на пользу. Доппели представляли всего лишь отдельные стороны его личности, но зато четко выраженные, концентрированные проявления его психики. Каждый доппель давал ему что-то особенное, и хотя они и стремились его свергнуть, он был им так же нужен, как и они ему. Эта необходимость связывала их друг с другом.