— За подписью. Валяй для «Экспресс» и «Мейл». Остальные беру на себя.
Было полдвенадцатого, когда они наконец покончили с делами. Спиртное в редакцию приносить не разрешалось, но Лейн, отперев ящик своего стола, извлек бутылку виски. К тому времени в редакции появился Майкл, отсидевший спектакль местного драмкружка, и составил им компанию.
— За журнализм и за дурость этого славного парнишки, — провозгласил свой тост Лейн. — Здесь разве работа? По полдня сидите на задницах. Да это пародия на работу. Вот когда я перед войной работал в «Экспресс», то там каждый день…
Этот вечер был очень знаменательным для Беннета, и даже слово «дурость» казалось ему вполне уместным. Ведь он и в самом деле был похож на мальчишку, убившего свою первую в жизни лисицу и одуревшего от счастья. Они с Майклом брели безлюдными центральными улицами к своей квартирке на Пайл-стрит, и Хью все никак не мог понять, почему Майкл не разделяет его возбуждения, а вместо этого болтает о какой-то девице, занятой в постановке.
— Ее зовут Джилл Гарднер. Я говорил с ней после спектакля. Даже выпили по чашечке кофе. Играть она не умеет, но такая куколка, настоящая куколка.
Для девушек у Майкла была припасена особая терминология. Всех, кто ему нравился, он делил на две категории: «кобылиц» и «куколок». «Кобылицами» были надменные норовистые девицы с гордой осанкой и голубой кровью, к которым подступиться страшно из-за их высоких запросов. «Куколками» были девушки куда более покладистые. Их не надо было водить по хорошим ресторанам или покупать им в кино самые дорогие билеты. «Куколки», по словам Майкла, годились на каждый день, «кобылицы» же были изысканным и редким угощением. Подавляющее большинство женщин не принадлежало ни к той, ни к другой категории, в том числе все, которым было за тридцать. Майкл величал их «коровами» и «ведьмами».
От возвышенных мечтаний о славе Хью с трудом возвратился к реальности.
— Не означает ли это, что я должен освободить на завтрашнюю ночь квартиру? — поинтересовался он.
— Я действую не так стремительно, — сказал польщенный Майкл. — Мы всего лишь попили вместе кофе. Она зайдет к нам завтра вечером, и я тебя с ней познакомлю.
Хью чистил в ванной зубы, когда Майкл сказал ему что-то про Фар Уэзер.
— Что-что?
— Только бога ради не возомни, будто это та самая золотая жила для мальчишки-репортера. Всего-навсего возможность подработать на построчной оплате. Очень хорошая к тому же.
— Как ты думаешь, центральные газеты пришлют своих корреспондентов?
— Сомневаюсь. Скорей всего они поручат это дело своим внештатникам. Только не жди, что Грейлинг падет тебе на грудь и пожалует «Оскара». «Гэзетт» — издание семейное, Беннет, так что нам не следует делать из этого большую статью, — сказал Майкл скрипучим редакторским голосом. — Лучше обратите свое внимание На это потрясающе интересное сообщение о старой леди ста четырнадцати лет от роду, которая, посмотрев в первый раз телевизионную передачу, сказала, что волшебный фонарь все равно лучше. Будьте добры, повидайте ее и напишите для нас статью.
Оба расхохотались. Однако, прежде чем заснуть, Хью по-вводил себе роскошь помечтать о том, как один лондонский редактор, прочитав в «Гэзетт» его статью, вызывает к себе секретаршу и говорит: «Пошлите письмо этому молодому человеку Хью Беннету. Скажите, что я прочитал его материал и прошу его заглянуть ко мне на будущей неделе в удобное для него время».
Но он заснул раньше, чем состоялась эта встреча.
Заметка Беннета была прочитана дежурными редакторами и редакторами отделов новостей. Большинство сочло ее довольно интересной. Им понравилось то, что это случилось в день Гая Фокса, приглянулись детали, касающиеся сожжения чучела эсквайра Оулдмидоу, но они были разочарованы тем, что убийство было в общем не преднамеренным и что его совершили подростки. Разумеется, этот материал годился для первой полосы, но в дальнейшем выкачать из него что-либо интересное будет трудно. В заголовке все без исключения обыграли одно и то же, и получились вариации на тему «Убийство в ночь Гая Фокса».
В «Бэннер» заметку обработали на свой манер, но поместили не на первой, а на одной из средних полос под заголовком «Смерть в разгар праздника Гая Фокса». В пятницу утром заметка обсуждалась на летучке.
— В-в-в ней что-то есть, — сказал редактор отдела новостей. — Де-де-деревенский эсквайр, костер в ночи, горящее чучело. На-на-находка для очеркиста. Для того же Джорджа Грейди.
Редактор отдела очерка быстро раскинул мозгами.
— Джордж в эти дни будет очень занят. Он освещает выставку старинных игрушек и конференцию по управляемым ракетам.
— Ну, в таком случае молено взять кого-нибудь другого. Того же Фэ-Фэ-Фэрфилда. Ведь дело идет о преступлении.
Оба глянули в сторону Эдгара Кроли, восседавшего во главе стола с абсолютно бесстрастным видом.
Эдгар Кроли был не просто редактором «Бэннер», но прежде всего выразителем идей лорда Брэкмена, владельца газеты.
Мало кто из журналистов обладал всеми качествами, необходимыми для создателя бэннеровских передовиц, как-то: гибкостью ума и слога, быстро надеваемой и, в зависимости от обстановки, столь же быстро сбрасываемой личиной негодования, способностью рассуждать с различных позиций, причем всегда со знанием дела, о торговле, политике, искусстве. Лорд Брэк-мен с огромным вниманием прочитывал все до единой передовицы «Бэннер», и хотя сам писать не умел, прекрасно знал, что нужно в них говорить. В Эдгаре Кроли он разглядел человека, почти всегда говорящего то, что нужно.
Кроли быстро продвинулся вперед и вверх. Он научился улыбаться одними губами, и все давно забыли, как он смеется. С годами его рыбье спокойствие удвоилось, и теперь даже глаза, спрятанные за толстыми линзами очков, казались тусклыми и безжизненными. Говорил он, как всегда, спокойно, постукивая костяшками пальцев по какой-то газете, поместившей материал на первой полосе:
— Здесь довольно много внимания уделено сожжению чучела и истории деревенского эсквайра. Нам не подобает выступать с тем же самым на целый день позже, не так ли?
— К-к-конечно же, нет.
— Можно ли осветить это событие под каким-либо другим углом, с тем, чтобы можно было выступить в субботу и воскресенье?
— Детская преступность, — несмело предложил редактор отдела очерка. — Мне кажется, именно под таким углом и следует освещать это событие. Подростки с шумом ворвались в деревню, убили человека и укатили.
— Детская преступность — тема не новая. И потом мы не знаем, дети ли они. Может оказаться, что им уже под тридцать.
— Вы правы, — громко сказал редактор отдела очерка.
— Посмотрим, как дальше развернутся события. Нам сообщит об этом тот местный репортер. Тогда и решим, что делать. Согласны со мной?
Они были согласны.
В четыре часа дня Эдгар Кроли снял трубку одного из своих телефонов и услышал голос лорда Брэкмена, низкий и густой, точно патока, прерываемый частыми покашливаниями:
— Корби, — сказал этот голос. — Почему не на первой полосе?
Одним из ценнейших качеств Эдгара Кроли была его способность запоминать фамилии вместе с контекстом. Про него ходил слух, что якобы он, бегло ознакомившись с номером, мог по прошествии времени припомнить каждую фамилию и связанную с ней ситуацию. Вот и теперь он без труда связал Корби с убийством в день Гая Фокса, хотя Корби фигурировал в их материале как эсквайр Фар Уэзер. И тем не менее он повторил с вопросительной интонацией: «Корби?» Это был стратегический маневр, рассчитанный на то, чтобы избежать ответа на щекотливый вопрос. Он увенчался успехом.
— Эдгар, у меня работают самые лучшие журналисты, и я никогда не вмешиваюсь в их дела. Однако, Эдгар, этот материал для первой полосы.
— Да. — Ответ Кроли прозвучал уж больно неопределенно, и он постарался усилить этот единственный слог фразой: — Да, Брэк. — Демократ Брэкмен любил, чтобы в редакции его называли именьи так.
— Это значительное событие, Эдгар, — продолжал лорд Брэкмен. — И все здесь не так уж и просто. И знаете почему? Потому что оно выпячивает на первый план детскую преступность, мой мальчик, освещает ее светом вольтовой дуги и выставляет на суд общественности. Страшная вещь эта детская преступность. Она подрывает все основы британской жизни. — Внезапно лорда Брэкмена подвел голос: — Каковы ваши дальнейшие планы? Что у вас есть? — пропищал он в трубку.